Звезды для командора - [25]
— Держи опер и помни наш уговор — к утру космонавт должен быть погружен в военный самолет номер борта 748 и отправлен самой быстрой скоростью в Москву.
— Бу сделано, Иван Кириллович…
— Да, самое главное чуть не позабыл. Что ты там болтал насчет живого, или мертвого? Наслышан я, наслышан об твоем умении искать пропажу, но заруби на своем носу — мне труп космонавта не нужен. Понял! Не нужен! Космонавт должен быть живой! Живехонек!! Выполнять приказ, товарищ майор!!!
Долго еще в ушах у Ленчика рев генеральский стоял, долго. Пока не пришел Леонид Потапов к себе в кабинет, к операм своим, и пока не началась работа.
У гастронома было уже многолюдно. Несчастье сплачивает, общность интересов и общая цель, так ясно и точно выраженная на заборе — "Наша цель коммунизм!", тоже сплачивают. Вот и стояли у гастронома единой толпой, сплоченной до не могу, артист кукольного театра и слесарь домоуправления, фотограф с ателье и грузчик рыбного магазина, грабитель Филя и охранник с завода, преподаватель научного коммунизма и строитель в спецовке, домохозяйка с синяком и учащийся ПТУ, студент кооперативного техникума и лейтенант внутренней службы, доцент и сварщик, уборщица и… Кого только не было в этот проклятый час, кто только не стоял в тесной толпе, кто только не дышал перегаром и не страдал головной болью по всей огромной стране, от Чукотки до Прибалтики, от Кушки до полуострова Ямал… Русские и грузины, чукчи и эстонцы, евреи и белорусы, корейцы и караимы, буряты и украинцы, даже стоял в заснеженной Москве один негр, только ни кому не было известно — свой ли негр, жертва империализма и происков ЦРУ, заславших на фестиваль своих шпионов, что б они трахали наших комсомолок… И рожали бы они в муках и на злобу толпе советских людей, черных малышей… Или же соратник по несчастью, в чьей стране также строится светлое будущее, а его прислали набираться опыта, вот он и набирается. Вся страна, в едином порыве, все как один, как в тяжкую годину, стояла плечом к плечу в толпе у гастронома, с вожделением ожидая желанного часа, когда распахнутся двери и каждый получит по… по… Нет, ни по жопе и ни по способностям, и даже ни по потребностям, не построен еще в отдельно взятой с бою у народа стране коммунизм, а потому приходится довольствоваться другой теорией — по одежке протягивай ножки или каждый пьет на сколько гребет… Кто-то купит одну красненькую, кто-то две, а кто-то и три…А как же исконно народный русский напиток водка? С одиннадцати, с одиннадцати часов, партия спасает народ от алкоголизма. Поэтому и не видно в толпах у гастрономов по всей стране партийного начальства, не стоит оно в очередях с вожделением, а просто опохмеляется в закрытых для народа кабинетах, оторвалось от народа, а ведь еще мудрый и вечно живой Владимир Ильич говаривал после чайка — мол будьте проще и народ к вам потянется, товарищи… И стоял, сжимая двугривенный по старому, двадцать копеек чеканки 1961 года, в потной и горячей руке герой наш не слишком положительный, Юрий Безухов, Юрка-граф, пот струился по лицу и телу, заливая глаза и смачивая грязное нижнее белье, ноги дрожали и подгибались, во рту чувствовался метал и еще какая-то гадость, голова разламывалась, в висках бухало, в ушах визжало, хотелось лечь потным лицом в грязный жесткий снег и умереть. Но Юрий знал — не дадут. Доброхоты вызовут спецмедслужбу и адские мучения будут увеличены до невероятнейших размеров. Холодный душ и тычки в бок от администрации, глупые вопросы врача и смех уже оживших собратьев по несчастью… Уж как-нибудь выстоять и попробовать со своим жалкий потным двугривенным год чеканки 1961, войти в долю и получить четверть стакана мутной, красно-черной жидкости, с мерзейшим запахом, с хрустящим чем-то на зубах, вызывающим стойкий рвотный рефлекс, но если побороть рефлекс и закусить снегом, грязным, провонявшим всеми омскими заводами снегом, и пропихнуть комок вниз, к пустому желудку, ссохшемуся от ненадобности и невостребованности, то где-то через полчаса наступит, нет, не облегчение, тут нужен минимум стакан, да где его взять, а просто немного легче станет дышать, и самое главное — голова станет соображать, где же найти остальное, остальные три четверти стакана, как минимум… Столь нужные для дальнейшего существования… Столь громко и самозвано назвавшееся вином…
"Алжирское" ни разу не видевшее Африки, "Южное" ни разу не видевшее юга, "Рубин" проклятый, не имеющий ни чего общего с рубином, "Дар степей", "Солнцедар", "Волжское", "Аромат степи", "Плодово-ягодное", прозванное в народе "плодово-выгодное" все эти гратиешти, кызылхуны, памиры и цертели… Пойло, метко прозванное в народе тошниловкой, вырви-глазом, бормотухой, чернилами… Господи, взгляни на муки наши тяжкие, за что, за что такие муки, пошли избавление и облегчение, господи, да услышь наконец-то наши мольбы слезные, плач наш всенародный…
— Привет Юрка! Сколько имеешь?
Незнакомое лицо со следами страданий, опухшее, поцарапанное, серо-сизое… Юрий с трудом вынул руку из кармана и показал на распахнутой так беззащитно ладони нагретый двугривенный.
Хиппи-беглецы из социалистического рая живут на загнивающем Западе, спецслужбы современной России и мафия ищут наследника миллиарда, в Праге возникает Центр развития идей шестидесятых годов, бабушка-десантница и патриарх Церкви Джинсового Бога Святого Духа по имени Еб (голландец, голландец!), огромное море марихуаны, почти постоянный стеб и карнавал (для некоторых), смерть и кровь для других…Повышенное количество беглецов на единицу времени и площади романа оправдывается реализмом, цинизм спецслужб скрашивается огромнейшим количеством любви во всех возможных проявлениях, наглые и постоянно обкуренные волосатые фейсы сорока с лишним лет не желающие взрослеть против всего цивильного разумного мира взрослых и старых… И неожиданный конец!
«Зазаборный роман» — капля в разливанном море русской тюремной литературы. Бескрайний водоем этот раскинулся от «Жития протопопа Аввакума» до «тюремной» трилогии Лимонова, от «Записок из Мертвого дома» Достоевского до «Американского ГУЛАГа» Старостина и «Сажайте, и вырастет» Рубанова, от Шаламова до Солженицына. Тексты эти, как правило, более или менее автобиографические, а большинство авторов, решившихся поведать о своем опыте заключения, оказались в тюрьме «за политику». Книга Владимира Бороды в этом отношении не исключение.В конце 1970-х «накрыли» на юге Союза группу хиппи, которые печатали листовки с текстом Декларации прав человека.
Роман о будущем России, которой уже нет. Вместо России Терра Инкогнита, населенная дикими племенами, разговаривающими на русмате… Контролируемая ООН и внешне, и изнутри. И конечно талантливый вождь одного из племен, имеющий в помощниках двух людей из внешнего мира, мечтает захватить этот самый внешний мир — уже летающий к звездам, своим могучим войском на коровах, вооруженных дубинами… Один помощник — Главный Воин, бывший Наблюдатель ООН, второй Бринер, контрабандист предметов с Территории во внешний мир.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
Рассказы букеровского лауреата Дениса Гуцко – яркая смесь юмора, иронии и пронзительных размышлений о человеческих отношениях, которые порой складываются парадоксальным образом. На что способна женщина, которая сквозь годы любит мужа своей сестры? Что ждет девочку, сбежавшую из дома к давно ушедшему из семьи отцу? О чем мечтает маленький ребенок неудавшегося писателя, играя с отцом на детской площадке? Начиная любить и жалеть одного героя, внезапно понимаешь, что жертва вовсе не он, а совсем другой, казавшийся палачом… автор постоянно переворачивает с ног на голову привычные поведенческие модели, заставляя нас лучше понимать мотивы чужих поступков и не обманываться насчет даже самых близких людей…
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.