Звездочёт - [6]

Буграев торопливо выбрался из кабины, огляделся как бы в недоумении, стал смотреть назад.

Ну, улица. Ну, дома. Ну, палисадники. У всех калитки, у всех ворота не выше человеческого роста – это тоже так принято в здешних местах. В палисадниках березы и рябины, кое-где цветы. Ближе к домам улица, не разъезженная тракторами и машинами, заросла низкой травкой: коза вон ее щиплет. А посредине улицы на песчаной почве – следы колес велосипеда и «Москвича». Велосипедный след далеко тянется, аж почему-то к тракту. Почему-то… почему-то…

Ну и что?

А то, сказал себе старший участковый, немного вдруг заволновавшись, что велосипедист проехал здесь не раньше полуночи. Если бы раньше, когда еще не утих ветер, след не был бы таким четким, его бы замело-засыпало.

Ну, ну… Дальше? Дальше-то? А дальше смотреть надо, может, чего и найдется. Хотя… Он приблизился к месту, где след раздваивался. Покрышки, будь здоров, пропечатались! Одна почти новая, на другой рисунок стерся заметнее. Вероятно, это покрышка с заднего колеса: от частого торможения она раньше стирается. Так, так… Дальше, Кузьма, дальше! Чей велосипед? Кто это ночью пролетел тут пулей в одном направлении?

Еще раз внимательно огляделся: нет, обратного следа не видать.

Чей велосипед – это мы сейчас узнаем, одна минута. Он сел в машину, где терпеливо дожидался Митя, развернулся и дал газ. Ехал поближе к краю улицы, стараясь не замять велосипедный след. А тот все тянулся себе да тянулся, ровненький, как стрелка, и никуда не собирался сворачивать, ни к одному из домов.

Вот уже и улица кончается. Вот и тракт! След резво взбегает на него – и… Дальше искать бесполезно, заездили с раннего утра. Получается вроде, что ничего не получается… По крайней мере, не густо. Ну что ж, разворачиваемся – и назад.

Митя временами взглядывал на Кузьму Николаевича, однако не произносил ни слова. И тот не мог не отметить: стоическая натура. Нет, в самом деле славный мальчуган. Ведь ребенок же, ведь любопытен, ведь сто вопросов на языке вертится, а молчит!

Вон Буланкова вышла из нашей калитки, остановилась и глядит, ошеломленная. По ее разуменью, мы уж давно в магазине, а на самом деле почему-то по улице гоняем. Спички, небось, у Вали взяла: что-то в руке зажимает.

Эх ты, Антонина! Когда-то добрым товарищем была. Вместе играли, вместе голышом в пруду барахтались, вместе в колки по грибы-ягоды ходили, а потом до окончания семилетки вместе в школу бегали. Только жили не здесь, потому как Октябрьской тогда в помине не было и народу в селе против теперешнего половины не набиралось. Он самую чуть старше Буланковой, но покуда воевал, покуда служил и после войны, она тут замуж вышла, оттого-то и дети, и внуки у нее постарше, нежели у него. И овдовела она рано, лет уж пятнадцать назад…

Антонина ты, Антонина!

…Подкатил к дому Егора Ганелина, председателя сельского Совета, а тот сам к воротам поспешает и через голову майку натягивает с фабричной вышивкой на груди «теннис». Да-а, ему только в теннис играть! Вдвоем обхватить бы. Ремешка не может на брюки подобрать, не выпускает наша индустрия таких длинных. Эк-к оно, время-то, с человеком по-свойски расправляется! Знаешь ведь, а все равно даже самому не верится, что был когда-то Егор длинным, худым и глазастым, как этот вот Митя.

– С чего это ты раскатался? – спросил на ходу Ганелин. – Бензину, что ли, много дают?

– На добрые дела не жалеют, – отозвался Буграев. – У тебя велосипед далеко?

– В сарае. Пересесть хочешь?

– Хочу, чтобы ты прокатился. Рядышком с тем следом, что на середине улицы. Пока не заездили.

– Ага! – понимающе произнес Ганелин, хотя и мало что понял. – Это мы махом.

Он вывел на улицу видавший виды велосипед, взгромоздился на сиденье и, виляя поначалу, поехал в сторону переулка.

– «Змейку», «змейку» не делай, на кой она мне! – кричал вслед участковый. – Разгонись и выдержи прямую!

Ганелину это удалось. Положив велосипед на землю, он вместе с Буграевым принялся разглядывать оба следа. Митя не выдержал, покинул кабину и присоединился к ним.

– Ну, что замечаешь? – спрашивал Ганелина участковый.

– Ну… что… – слегка запыхавшись, отвечал предсельсовета. – Мои покрышки изношены, а эти еще ничего.

– Раз! Еще что?

– Мой след свежий совсем, сочный прямо, а этот уже осыпается.

– Два! Что еще?

– Глубокий, – задумчиво проговорил Ганелин. – Мой-то…

– Три! Вес у тебя, Егор, конечно, будь-будь. Не всякий велосипед выдюжит. Твой, я думаю, как ослик Ходжи Насреддина, ко всему притерпелся.

– «Притерпелся»! – с сарказмом проговорил Ганелин. – Погляди, когда он выпущен. В то время еще качество давали, а не один только вал, потому он и «притерпелся»!

Между тем у калиток и ворот появились люди, из распахнутых окон высунулись головы. Вся улица хотела знать, что произошло, почему следствие. Тут к глубокому разочарованию жителей Октябрьской участковый и мальчик, забравшись в машину, уехали, Ганелин направился домой, ведя велосипед за руль.

Буграев, направляясь к переулку, подумал: вот и старый друг Егор, как Митя, тоже не стал расспрашивать его, зачем понадобилась вся эта музыка с велосипедом. Он давно и хорошо уяснил себе: коли Буграеву что-нибудь надо – это недаром.