Звездочет поневоле - [42]
– Ах, да! – Шуга замешкался в карманах, рассмотрев это как взятку своей возможности. Он нашел деньги, вытащив их из черного портмоне.
– Проходите-с, милок. Он уже ждет вас.
– Что это? – спросил растерявшийся Шуга, глядя на перекошенный снимок, висевший на тонкой бельевой веревке.
– Это только один, вообще таких у меня много, как вы видите, это одна из моих соседок бессовестно трахается со своей собакой. При этом выдавая себя за целеустремленную пуританку. Если решитесь это купить, тогда с вас будет тысяча за снимок и еще две за негатив.
– Подождите, здесь какая-то ошибка. Зачем вы просили меня кого-то позвать? – обезумел расстроенный Шуга.
– Нет, это я хотела только предложить, вообще я о спирте, брать будете?
– Какой спирт? Мне ничего такого не надо.
– Голубчик, я не первый день живу на свете, таким, как вы, только это и нужно, у одного моего клиента шкалик является на карниз под песню «Ручеек».
– Я не знаю таких людей! Выпустите меня! От вас мне ничего не надо, – он бросился по коридору в сторону двери. И тут старуха перехватила его, заслоняя костлявой грудью входную дверь.
– Постойте, у меня есть еще персиковый эфир, такого вы не отыщете даже в поднебесной. Всего за триста рублей, голубчик! Если накинете еще пятьдесят, я расскажу вам, почему эта молодая пара каждый понедельник занимается любовью на лестничной клетке. Вот вы как думаете?
– Я ничего не думаю, мне от вас ничего не надо, выпустите меня немедленно, – произнес он бегло, опомнившись. – И отдайте мне мои деньги.
– Какие такие деньги! – зароптала старуха, разведя руками, – неожиданно вскричав, перевела тональность. – Вы мне никаких денег не давали. Шулер! Ловите его! Незаконно проник на мою собственность! – Шуга неловко зажался, с неприятностью вспомнив: «Как же это все мелочно».
– Да тише… – шепнул с ощущеньем стыда и выскользнул в коридор. Она еще долго взвывала бешеным криком: «Держите его! Я сейчас же звоню в полицию! Я уже набираю номер!», – что и заставило Шугу ошпаренно пролететь два этажа вверх, а после, опомнившись, разбежаться вслепую вниз. Где-то на третьем этаже постучался запах яблочного пирога, заплакал чей-то ребенок, и рояль ответственно развернул действие уже «К Элизе». К сознанию Шуги предстал портрет Бетховена, сурово порицая его за незнание нот еще на последующих двух пролетах лестничной клетки, – догонял, подавляя своим интеллектом. Когда же открылась новая дверь, с женским возгласом: «Мужчина! Эта старуха сумасшедшая! Не бойтесь! Никто не придет к ней на помощь! Подойдите сюда, я вам отвечу!», – Шуга решительно остановился и, недоверчиво отставив перила, прильнул к говорящей женщине.
– Я разрешаю вам зайти. Не бойтесь. Вы только скажите мне, что эта сучка про меня рассказывала, поверьте мне, я и мой друг, мы всего лишь друзья, между нами ничего пошлого и быть не может, – убеждала светловолосая женщина в темных очках, что закрывали большую часть ее лица. Он опустил веки и, несдержанно задыхаясь, зашагал в сторону – назад. Человечно согласившись с тем, что выбит сложностью, просил оставить его в покое, но та все лепетала про воскресную службу, держа бульдога на привязи. Он оступился и, пролетев над ступеньками, скатился с лестницы. С болью вскочив, бросился под затихающую пьесу вон в очередной раз, рискнув в веренице неизвестных ему улиц Москвы.
«Сахарные! Домой!», – доносилось из раскрытых окон, пропаренного июльского дворика, где-то вдоль людных улиц скрещиваясь с улицей Гиляровского. Спрятавшиеся в четверку причитали «су-е-фа!». Замахиваясь друг на друга ритмичными кулачками, игнорировали просьбы усталой матери – вернуться домой к столу с домашним супом.
В полумраке прогретой квартиры торжествовал уютный бардак. Шуга проспал больше суток, едва очнувшись от длительного сна, решил, что, очевидно, пережил синдром параллели. Ибо услышал он нечто подобное и в своих открытых настежь окнах, отчего проснулся, не сомневаясь, понимая, что его ухо убедительно срослось с влажной подушкой. Выйдя в кухню, разрезал трехдневный шашлык зрачком конформиста и с отвращением, отвернувшись, отметил засуху бытия. Петр густо бранился за грязь, взрывая последние лампочки почти мрачного коридора. В квартиру влетела пятая муха, возжелав слегка поиграть, запрыгивала на лежащие сухари, а вместе с тем в душной ванной кончилась паста, а чуть ближе светлые джинсы задохнулись в барабане стиральной машины. Жаркое, беспощадное лето одаривало своей испариной.
Усевшись за монитор, Шуга заиграется с командой «вырезать-вставить». Подумав над бессвязностью сна, скопирует три нелепых слова, а далее зависнет на час, утомившись от своего скорбного бесплодия, и на его горящем мониторе запрыгает девушка нового времени. Позже нервозность телефонного звонка перевернет происходящее. Сахарный отыщет телефонную трубку под кипой ненужных ему бумаг, переворачивая все на свои места – в мусор.
– Да. Я слушаю… Говорите же.
– Шуга или Сахарный человек? – прогремел хрипловатый голос.
– Кто это? – не отрываясь, Шуга рылся в бумагах, успевая справляться со своей бразильской сигарой.
– Как ты сделал это? – лукавил звонивший.
"«Тогда я еще не знал, с чего начинать». Вечер выкинул на одинокую береговую дорогу, освещаемую нитью стреляющих фонарей, этот крепкий мужской силуэт. У подножья сплотилась ночь, готовая вырваться через секунды и облить его своей свежей густой краской. Навстречу вылетело желтое несущееся такси, будто появилось ниоткуда, почти задев идущего, что-то выкрикнуло и умчалось дальше, скрывшись за поворотом. В городе догорали свое последнее слово древесные пабы, полные игр отчаянной музыки. Бредя параллельно бунтующему берегу, человек в узком пальто ругался на обостренную осень и на то, что это город явный лимитчик, закрывающий свои веселые двери в довольно детское время, что наглядно не соответствует его стойкому духу.
"Едва подключив, он пытается что-то наиграть, но избегает струны, еще дремлет его касание в красоте сжатой руки. В том, как ему удается его шаманство, я мало что понимаю, оттого просто смотрю, поглощаясь его очарованием. И в этом есть терпение и все та же преследующая наше общее обстоятельство – банальность. Все продолжается, наше время течет, будто и вправду жизнь. Он опять совершает попытку, но в комнату кто-то любезно стучится. Мы одновременно смотрим в сторону дверной ручки, не задавая вопросов, и в этом есть все то же терпение и все те же изощрения банальности.
Книга движений – это паническая философия, повествующая о земных стенах, о тех, кого избирают в свое справедливое заточение, тем самым задав наиважнейший вопрос. Может ли формула духовного скитания быть справедливой в рамках земного счастья и чем она дорожит сама перед собой, глядя в самое дно своего реального проводника? Есть только волнующее стихотворное движение и его расчет перед выстраданной попыткой принять правильное решение либо послужить доказательством бессмертных явлений.
"Я понимаю уровень абсолют, когда стою в окружении нескольких тысяч дверей, что расположены в коридорах бесконечности, каждая дверь имеет свой номер и каждый номер настолько неестественен, что мне ощущается в этом некая математическая болезнь. «Безумная математика», – думаю я и поправляю свою весеннюю юбку в яркую оранжевую шахматную клетку. Благодаря темным цветам каждая несущаяся на меня дверь, словно обрыв, не то что-то новое созвучное с жизнью…".
"Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер»…".