Звездочет поневоле - [13]
С осторожностью притормозив, Борода обогнет Сахарного, наигранно разведя руками:
– О, дружище! Здравствуй! Друг мой, друг мой! Каковы ваши дела?
– Утро доброе… плывут…
– Верно-верно, мы все сейчас куда-то плывем, главное же, что? Помнить на каком из кораблей именно.
– Если бы на кораблях… Так они же ходят.
– А вы не засматривайтесь на тех, у кого инструменты под рукой, это все нечисть, можно и на подручных средствах, знаете ли. Разве мы демоны редкие? Так… блаженные пешеходы.
– Я верю в то, что у вас будет самое далекое путешествие. С честью верю. Обязательно напишите мне оттуда, не побрезгуйте.
– А что это так, запутано? Вдруг на Софийской набережной? – с изумлением поинтересовался Борода.
– Здесь ближе и проветриться можно.
– Верно-верно, я ж вчера променаж совершал по Страстному-то бульвару, а после Поварскую проведывал… С совестью мысли всяческие раскидывал, подобные места невредно чередовать. Как ваше празднество, любезный?
– Удачно.
– Разве? Я тут слышал, вас отвергли.
– Слухами земля полнится.
– Что ж так? Я лично за разработку и реализацию подобных проектов. Тем более, что для периодических изданий подобное весьма полезно, особенно, для такого, как у вас и у нас, по совместительству уж теперь. Совсем озверели, понимаешь ли, пишут всякое зло, а все же через сердце. Конечно, я всего не слышал, но ведь многие были разочарованы в отказе. Я вам так скажу, друг мой, вы уж больно умны для подобных изданий, будьте свободней, оглядитесь. Зачем вам вся эта бурда? «У» был человеком иного склада, зачем вам все это на себе тащить. Конечно же, мы же СМИ, и что тут поделаешь, приходится озвучивать современные происки всячески подстраиваясь. Однако можно занять и достойное место! Вот, например, наша организация творческих работников! Каково! Мы же выжимаем объективную информацию, давим вовсю на свободу слова! Максимально быть независимым! Максимально!
Они сойдут с Большого Каменного моста, перейдя дорогу, выйдут на Боровицкую площадь. Их будет ждать метро. «Борода» достанет из сумки неизвестную газету, убедительно отмечая указательным пальцем, что она сегодняшняя. И развернув на ходу страницы, начнет бегло пролистывать, поясняя ее недалекое качество.
– Вот, смотри, что мы видим? Черный материал! Что это за дух? Мерзость! Разве это газета? Что может отложиться в голову? Сплетня, гадость всякая, но только не истина! Теперь, эта страница, что здесь? Опять статейка о падшем кинематографе! Это все неправильно влияет на общество, все ж через сердце! Ты понимаешь, нет? Дальше, это что? Опять гадость, про какое-то воровство! Человек, прочитавший это, становится хуже, он начинает разлагаться. А! Вот это да! Вот это да! Шуга, поглядите! Вот оно, вот что возбуждает и развивает благородство, склонность к прекрасному, честолюбие, наконец! Понимаешь, нет?
«Борода» сложит газету на интересной ему странице, где случайным образом освещался смысл основного содержания новозаветной проповеди. Несдержанно толкаясь, они войдут в полупустой вагон. Усевшись, Борода с особым достоинством займется чтением выбранной им статьи. И хотя Боровицкую площадь и Страстной бульвар разделяет всего лишь одна станция, все же, не дочитав, он успеет некрасиво уснуть, влетев головой в свой бежевый саквояж.
Когда наиважнейшая стрелка загремит на противоположность перевернутой шестерки, а более тонкая в свою очередь зависнет в централе, образуя на циферблате уголок, Шуга в безнадежности решится растерзать и так не очень хорошо начавшийся день, и виной тому будет его подсознательное любопытство. Он выслушает, как бы невзначай, все произнесенные отрицательные лозунги Бороды, в сторону всевозможной чернухи, порнухи и чертовщины в прессе. Заслушает об эксплуатации человеческих чувств, о контроле, бюджетниках и всевозможных налоговых льготах. Выпьет бутылку минеральной воды, уже сомневаясь в том, что вообще зря пришел, и, ощутив некое сжатие желудка, а вместе с этим редчайшую голодную боль, быстро передаст Бороде несколько листовок с разбросанными цифрами, именуя, что «от Ключа», а также частично повесть несчастной обезумевшей «Писанины». Они почти разойдутся, но мерцание вопросительных искр загубит дальнейшее.
– Для вас.
– Верно-верно, Ключ давеча сказывал мне о передаче наиважнейшего…
– От Писанины, он очень старался, – словно предупреждая, промолвил Шуга.
– Что ж раньше не отдали?! Я так ждал… – лукаво заметал следы безразличия Борода.
– Ох, и как же вы похожи, – внезапно Шуга ударился в театральное настроение и, покачивая головой, загадочно добавил: – Ответственно заявляю, что похожи…
– Что вы сказали? – не придавая особого значения, Борода складывал переданные ему бумаги в свой бежевый саквояж.
– Именно похожи.
– Не понял, поясните?!
– Утвердительно похожи.
Вначале Борода отрывисто застонет, затем покосится с резвым недоверием, когда Сахарный хватанет его за воротник и, приподняв искусственно подбородок, необычно вкопается в противоположность своего лица, произнеся затяжное «у».
– Что вы ищете?! Шуга! Я… Я… нее… Давайте искать вместе!
– Ничего, я уже все нашел, это всего лишь проверка. Гуляйте, любезный. Сегодня Страстной относительно холоден, а уж как надышитесь, сразу же разберитесь с этим. Без промедлений и прочего.
"«Тогда я еще не знал, с чего начинать». Вечер выкинул на одинокую береговую дорогу, освещаемую нитью стреляющих фонарей, этот крепкий мужской силуэт. У подножья сплотилась ночь, готовая вырваться через секунды и облить его своей свежей густой краской. Навстречу вылетело желтое несущееся такси, будто появилось ниоткуда, почти задев идущего, что-то выкрикнуло и умчалось дальше, скрывшись за поворотом. В городе догорали свое последнее слово древесные пабы, полные игр отчаянной музыки. Бредя параллельно бунтующему берегу, человек в узком пальто ругался на обостренную осень и на то, что это город явный лимитчик, закрывающий свои веселые двери в довольно детское время, что наглядно не соответствует его стойкому духу.
"Едва подключив, он пытается что-то наиграть, но избегает струны, еще дремлет его касание в красоте сжатой руки. В том, как ему удается его шаманство, я мало что понимаю, оттого просто смотрю, поглощаясь его очарованием. И в этом есть терпение и все та же преследующая наше общее обстоятельство – банальность. Все продолжается, наше время течет, будто и вправду жизнь. Он опять совершает попытку, но в комнату кто-то любезно стучится. Мы одновременно смотрим в сторону дверной ручки, не задавая вопросов, и в этом есть все то же терпение и все те же изощрения банальности.
Книга движений – это паническая философия, повествующая о земных стенах, о тех, кого избирают в свое справедливое заточение, тем самым задав наиважнейший вопрос. Может ли формула духовного скитания быть справедливой в рамках земного счастья и чем она дорожит сама перед собой, глядя в самое дно своего реального проводника? Есть только волнующее стихотворное движение и его расчет перед выстраданной попыткой принять правильное решение либо послужить доказательством бессмертных явлений.
"Я понимаю уровень абсолют, когда стою в окружении нескольких тысяч дверей, что расположены в коридорах бесконечности, каждая дверь имеет свой номер и каждый номер настолько неестественен, что мне ощущается в этом некая математическая болезнь. «Безумная математика», – думаю я и поправляю свою весеннюю юбку в яркую оранжевую шахматную клетку. Благодаря темным цветам каждая несущаяся на меня дверь, словно обрыв, не то что-то новое созвучное с жизнью…".
"Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер»…".