Звёздный Спас - [4]

– А эта девушка-волшебница, которая угостила сигаретами, кое на кого похожа.

Кеша намекал на Фиву, но она реагировала как-то неадекватно.

– А этот парень в космическом комбинезоне тоже кое на кого похож.

Её замечание казалось верхом остроумия, они весело смеялись и ни разу не озаботились различием своих впечатлений. Только на следующий день, когда вспоминали подробности, вдруг обнаружили, что им привиделись абсолютно разные люди.

Наверное, они накурились, наверное, их угостили сигаретами с травкой, предположил Кеша. И настолько сам утвердился в этом предположении, что в дни праздника, когда Фива по известным причинам вдруг начинала горько всхлипывать, он оправдывался и даже негодовал. Пусть бы только встретилась ему эта нахалка, он бы ей показал Интернет!

– Не нахалка, а нахал, – улыбаясь сквозь слёзы, поправляла Фива, чем ещё больше распаляла Кешу.

Четыре дня праздников прошли как один день. Их уже не забавляли подробности знакомства. Вот-вот должны были приехать подруги, все мысли невольно вращались вокруг предстоящего расставания.

Вернувшись домой, он испытал что-то наподобие шока, когда прочёл записку хозяина квартиры Никодима Амвросиевича.

«Аспирант Кеша, твоя тысячерублёвая на месте – не пригодилась. Февральские деньги распылять не хочу».

В другое время словосочетание «аспирант Кеша» задело бы самолюбие, в нём проскальзывал некий намёк на неполноценность «аспиранта». Своеобразная кличка, какой одаривают шутя, в расчёте на иронию. И что с того, что хозяин квартиры ничего подобного не имел в виду? Зачастую непреднамеренная ирония ранит гораздо глубже преднамеренной. В ней как бы присутствует промысел Божий.

В данном случае ничего этого Кеша не уловил. Он подбежал к книжной полке и, сняв однотомный энциклопедический словарь, торопливо раскрыл его на тысячной странице. На странице, где была приведена таблица Дмитрия Ивановича Менделеева. Кстати, таблица всегда приводила его в восторг, он воспринимал её как неопровержимый документ, свидетельствующий о величии человеческого разума. Впрочем, на этот раз Кеша даже не заметил её. Всё его внимание было приковано к денежной купюре, на которой лежал уже известный прозрачный диск.

Стало быть, он не положил его сверху почтовых ящиков. Но он клал. Ладно – потом. (Факт с диском показался Кеше малозначащим.)

Если эту тысячерублёвую он отдал хозяину квартиры (а он вспомнил, что действительно отдал, а отдавать не хотелось, потому что купил новое демисезонное пальто и изрядно потратился), тогда непонятно – откуда взялась ассигнация, на которую купил апельсины, яблоки и шампанское?

Он осторожно положил раскрытый словарь на стол и с ещё большей осторожностью взял купюру.

– Билет Банка России. Тысяча рублей, – сказал он вслух и оглянулся, словно адресовал свои слова кому-то ещё, стоящему за спиной и вместе с ним разглядывающему банкноту.

Откуда, откуда взялась эта тысяча? Он, конечно, не против неё, но откуда она взялась?!

– Хорошо было бы туда запустить руку, – опять вслух сказал Кеша и опять оглянулся, словно почувствовал за спиной чьё-то невидимое присутствие.

На самом деле никакого присутствия он не чувствовал. Просто таким способом пытался иронизировать, старался ослабить впечатление от факта, не поддающегося объяснению. Впрочем, поймав себя на мысли, что оглядывается и разговаривает с самим собой, как с невидимым собеседником, – умолк. Ему стало не по себе: может, он сходит с ума? Однако не это обеспокоило. Хотя он был и невысокого мнения о себе, но всё же не настолько. Вдруг вспомнилось, что подобные, не поддающиеся нормальному объяснению факты бывали и раньше. Особенно врезался в память случай с апельсином, который он уронил на снег и который они с отцом нашли. А потом, уже дома, он стоял на крыльце и, всмотревшись в сугроб, опять увидел оранжевое солнышко.

– Во-он, – указал отцу рукавичкой.

Отец удивился, как удалось его сынишке так далеко бросить заморский плод. Проваливаясь по колено, добрался до сугроба, взяв апельсин, хотел возвратиться назад, но Кеша остановил. Опять указал рукавичкой – во-он. Так повторялось много раз. Отец рылся в очередном сугробе, а Кеша «проявлял» апельсины то там то сям. В поиске «солнышек» отец растерянно озирался, а Кеша, радостно смеясь, хлопал в ладоши – какая хорошая игра!

Отец поднялся на крыльцо с полной шапкой апельсинов. Все они были похожи на тот, который Кеша снял с ёлки, то есть все были перевязаны крест-накрест красной ниточкой с петелькой. Кеша думал, что отец начнёт баловаться с ним, подкидывать вверх или, взяв за руки, кружиться, как это всегда бывало, когда они заканчивали игру. Но отец поднялся на крыльцо расстроенный, испуганно оглядываясь, затолкал шапку под кожух, присел на корточки и крепко-крепко прижал его к груди.

– Кеша, сыночек, не делай так больше никогда, понимаешь, не делай! Скажи, прямо сейчас, что не будешь так больше делать, никогда не будешь!

Отец просил его так взволнованно, с такой болью и страхом, что и ему стало страшно. Не понимая ничего, пообещал:

– Не будю, не будю.

Кеша захлопнул словарь и открыл окно. Ветер ворвался в комнату вместе со снегом, но не принёс облегчения. В груди всё горело, он словно глотал испепеляющее пламя.