«Черт побери, — подумал Хейм, — вместо того чтобы валять дурака с этим ублюдком-алероном, парламенту лучше следовало бы заняться выработкой соглашения о помощи пострадавшему астронавту».
— У нас нет возможности провести глубокую проверку твоего сознания, подобную той, что мы проводим с людьми, — прямо сказал Хейм.
— Поэтому мне приходится полагаться лишь на твое обещание молчать. Я думаю, ты прекрасно понимаешь, что если передашь данную информацию куда следует, то вознаграждения за это тебе вполне хватит, чтобы купить возвращение домой.
Утхг-а-к, тхакв что-то пробулькал через дыхательное отверстие. Хейм не был уверен, означает ли это смех или выражение негодования.
— Я дал слово. К тому же эти алероны мне осточертели. Я не прочь подраться с ними. Кстати, сакв, надеюсь, часть добычи достанется мне?
— О'кей. Значит, с этой минуты ты — наш главный инженер, — сказал Хейм, а про себя добавил: — Потому что корабль скоро должен стартовать, а кроме тебя, мне негде взять кого-то, кто в случае нужды справился бы с ремонтом главного двигателя… Теперь обсудим подробности, — сказал он вслух.
— Почта, сэр, — произнес интерком голосом служанки.
— Прошу прощения, — сказал Хейм. — Я сейчас вернусь. Не стесняйся, чувствуй себя как дома.
Утхг-а-к, тхакв что-то просвистел в ответ и взгромоздил скользкую тушу на стоявший в кабинете диван. Хейм поспешно вышел.
Вадаж сидел в гостиной с бутылкой в руке. Последние несколько дней он очень мало говорил и не спел ни единой ноты. Б доме стояла тишина, словно в гробнице. Сперва в посетителях не было недостатка — полиция, друзья. Курт Бингейт и Гарольд Тваймен приехали одновременно и обменялись рукопожатиями. Из всех близких знакомых Хейма одна только Джоселин Лори не дала знать о себе. Все это казалось Хейму расплывчатым. Он продолжал заниматься подготовкой корабля, полностью поглощавшей его внимание, и даже не заметил, когда визиты прекратились. Времени не хватало, работать приходилось круглые сутки, так что Хейм волей-неволей прибегал к помощи допинга. Даже исчезновение Лизы отступило на второй план. Сегодня утром, взглянув в зеркало, он заметил, что здорово похудел, но это оставило его равнодушным.
— Наверняка обычная ерунда, — пробормотал Вадаж по поводу только что полученной почты. Хейм смахнул со стола кучу конвертов. Под ними оказалась плоская посылка. Он содрал с нее пластиковую обертку, и на него глянуло лицо Лизы. Это было звуковое письмо. Хейм нажал кнопку аниматора, и губы, в точности такие же, как у Конни, шевельнулись.
— Пап, — произнес тихий голос, — Андре. Со мной все в порядке. Я имею в виду, что мне не причинили никакого вреда. Когда я стояла на остановке элвея, чтобы поехать домой, ко мне подошла женщина. Она сказала, что у нее ослабла магнитная застежка лифчика, и попросила меня помочь застегнуть. Я никогда не думала, что кто-нибудь из высшего класса может быть опасен. Она была прекрасно одета, говорила превосходным языком и все такое. Мы сели в машину и зашторили окна. Потом она выстрелила в меня из станнера. Очнулась я уже здесь. Я не знаю, что это за место. Здесь несколько комнат, окна всегда закрыты. При мне находятся две женщины. Они не делают ничего плохого, просто не выпускают меня отсюда. Они говорят, что это ради мира. Пожалуйста, сделай так, как они хотят.
Монотонность речи Лизы говорила о том, что ей сделан укол антифобика с целью предупреждения невроза страха. Но вдруг ее словно прорвало.
— Я так одинока! — выкрикнула она, затем послышался плач.
На этом запись кончалась. Вадаж указал Хейму записку, которая тоже находилась в посылке. Текст в ней был отпечатан. Хейм, прищурившись, прочитал:
«Мистер Хейм!
Вот уже несколько недель, как вы предоставили свое имя и влияние в помощь милитаристам. Вами фактически оплачены все объявления, содержащие лживое и провокационное утверждение, что большинство населения Новой Европы будто бы осталось в живых. Теперь мы получили информацию о том, что вы замышляете более радикальные меры с целью подорвать мирные переговоры.
Если это правда, человечество не может этого допустить. Во имя гуманизма мы не имеем права допустить этого. Во имя гуманизма мы не имеем права даже оставлять возможность того, что это может стать правдой.
Ваша дочь будет содержаться в качестве заложницы ради вашего примерного поведения до тех пор, пока не будет заключен договор с алеронами, а также, если мы сочтем необходимым, в течение некоторого последующего времени. Если в этот период вы публично признаетесь во лжи относительно Новой Европы и не станете больше ничего предпринимать, дочь вернется к вам.
Излишне предупреждать вас о том, что полиция ничего не знает и не должна знать о данном послании. Движение за мир повсюду имеет столько преданных сторонников, что, если вы все же обратитесь в полицию, нам это станет известно. В этом случае мы будем вынуждены наказать вас посредством вашей дочери. С другой стороны, если вы будете вести себя должным образом, то и впредь станете иногда получать от нее известия.
Искренне ваши — сторонники мира и здравомыслия».
Хейм прочел письмо три-четыре раза, прежде чем содержание дошло до его сознания. За суматохой последних дней он почти забыл об этом происшествии и вообще не придавал ему большого значения, думая, что похищение было совершено с целью вымогательства денег. Однако теперь дело принимало совершенно иной оборот.