Звездный хирург - [124]

— Есть, сэр. Будет исполнено, — ответил ОЪрайен, поворачиваясь к своему пульту.

* * *

Вернувшись на мостик, Жан-Люк откинулся в капитанском кресле, чувствуя себя немного школьником. Ох, как много вопросов хотелось ему задать и Споку, и Саавик! Волновался он не меньше Уилла. Нечасто оказываешься под одной крышей с живой историей…

* * *

В коридоре, ведшем к каютам «люкс» в семейном секторе «Дерзости», стоял, прислонившись к стене, мальчик на вид никак не больше семи стандартных лет, и безутешное горе ясно читалось во всем его облике. Очень уж плохое у него было настроение; не хотелось видеть никого из родных. Вечно они считали, что печалиться ему незачем.

Он так упорно разглядывал носки своих башмаков, что не заметил, как его одиночество окончилось, пока не услышал девчоночий голос:

— Привет! Ты здесь новенький, да? По крайней мере я тебя раньше не видела, а я тут каждого знаю. Папуля говорил, что мы обновим команду на Вулкане, и ты, наверно, из этой компании. Мне почти восемь, и зовут меня Милэун. А тебя?

Вся эта безостановочная дружелюбная болтовня ошеломила его. На Вулкане никто никогда не говорил больше, чем было необходимо. Завершив изучение своих ботинок, он поднял голову, и его взгляд остановился на бойком, похожем на те, что бывают у фей, лице с искрящимися миндалевидными зелеными глазами и дружеской улыбкой. Волосы, обрамлявшие лицо, были собраны в две черные как смоль косички, одна из которых словно старалась вырваться из-под ленты, удерживавшей их на своем месте. Он никогда раньше не видел таких лиц. Никто из тех, кого он знал до сих пор, не улыбался ему, кроме, может быть, мамы… иногда.

— Что такое? У тебя же есть имя, правда? — пристально всмотрелась в него Милэун.

Он что-то пробормотал.

— Что? — переспросила Милэун. — Я не расслышала.

Он вздохнул.

— Джеймс. Я сказал, меня зовут Джеймс.

Милэун это, похоже, удивило.

— Джеймс… Какое смешное имя для вулканита! У всех других мальчиков с Вулкана, которых я знаю, имена начинаются на «с» — ну, ты знаешь: Сэджин, Сьюрэн, Сэкеф… такая вот ерунда.

— А я, наверно, не совсем вулканит, — носки ботинок опять заинтересовали своего хозяина.

— Правда? — Милэун поразило сказанное им. — Я никогда до этого не встречала ненастоящих вулканитов. А почему ты не настоящий? — Любопытство пересилило вежливость.

Джеймс глянул в ее пытливое лицо, решил, что она ему нравится, и ответил на ее вопрос:

— Ну, я довольно смешанный вулканит.

Ее глаза расширились.

— Да? Как это — смешанный? У тебя в голове все перемешалось или как?

Джеймс чуть не усмехнулся.

— Нет. Я биологически смешанный. Я только наполовину вулканит. Мать — наполовину ромулианка, а отец — наполовину человек. Поэтому я — ромуло-вулкано-человеческая смесь.

— Человек и ромулианин? Точно? — Для Милэун ромулиане были едва ли не сказочными существами, и это откровение Джеймса совсем ее очаровало. — Как интересно! Это значит, у тебя есть чувства, тебе разрешают улыбаться и все такое? Т’Мира и Т’Пира никогда не улыбаются. Они мои друзья, но у них нет никаких чувств и они не знают, как улыбаться. А ты?

К этому времени улыбка уже появилась на лице Джеймса.

— Да. Это то, что меня беспокоит. Аманда говорит, что я, должно быть, приобрел все ромулианские и человеческие гены, потому что я не знаю, как она, что значит быть настоящим вулканитом.

— Аманда — это кто?

— Она — моя самая старшая сестра. Ей почти четырнадцать, и она думает, что станет настоящей вулканиткой, какие бы гены в ней ни перемешались.

— Аманда — тоже не совсем вулканитское имя, — заметила Милэун.

— Нет, — сказал Джеймс. — Ее назвали по имени бабушки — матери моего отца. Она была человек. Она умерла задолго до того, как родились ее внуки. Моя сестра Т’Мир — единственная с истинно вулканитским именем. Ей десять лет. Мать сказала, что хоть у одного из ее детей должно быть настоящее вулканитское имя. И Т’Мир назвали не в чью-то честь, а просто так.

— Жалко, что твоя бабушка умерла, — посочувствовала Милэун. — Моя — жива. Она живет на Земле.

Милэун питала столь сильные родственные чувства к своей бабушке-японке — даже и на таком большом расстоянии — что не могла себе представить, как это можно остаться без бабушки. Утрата, постигшая Джеймса, действительно опечалила ее, хотя она никогда в глаза не видела его бабушку.

— Ну, — сказала она, — если Аманду назвали в честь твоей бабушки, то в честь кого назвали тебя? Если у тебя не настоящее вулканитское имя, тебя наверняка назвали в честь кого-нибудь. Джеймс — человеческое имя.

Джеймс кивнул.

— Да, так и есть. Отец назвал меня этим именем в честь своего капитана. Отец был первым помощником на самой-самой первой «Дерзости». Он рассказывал, что они были добрыми друзьями. Я капитана тоже никогда не видел, как бабушку.

Джеймс затаил на этот счет небольшую обиду. Его имя приносило ему много горя на Вулкане. Дети-вулканиты из его класса и те, что жили по соседству, без конца изводили мальчика насмешками над его человеческим именем. А если бы они хоть что-то узнали о происхождении его матери, они бы замучали его, обзывая еще и жестоким ромулианином. Молоденькое сердечко Джеймса стискивала боль неприятия сверстниками, и, хотя он старался изо всех сил, у него просто не получалось владеть собой настолько, чтобы казаться настоящим вулканитом. И потому единственным, что помогало ему жить, было само сознание того, что он выдержал, и притом совсем неплохо, вулканитский тест Хасвана почти сразу после своего семилетия. Его отец, видимо, понимал, что творится с сыном, и никогда не сдерживал никаких его невулканитских склонностей, но Джеймс сам редко принимал себя.