Звездный единорог - [31]
Нона. Низкая комедия - вот твое дело.
Десима. Как раз когда я это поняла и сказала себе, что рождена сидеть на троне в окружении солдат и придворных, приходишь ты и трясешь у меня перед носом маской и платьем. Да еще говоришь, что мне не положен завтрак, пока, я не сыграю старую каргу со сморщенным подбородком и сопливым носом, которую злодей-муж бьет палкой, потому что она не желает лезть вместе со скотиной в его ковчег. (Бросается к омару.)
Нона. Нет! Не получишь ни кусочка, пока не наденешь платье и маску. Подумай, если ты не сыграешь, Септимуса посадят в тюрьму.
Десима. Его будут кормить сухарями?
Нона. Да.
Десима. И поить одной водой?
Нона. Да.
Десима. И спать он будет на соломе?
Нона. Да. Но может быть, ему и соломы не дадут.
Десима. И будут звенеть железные цепи?
Нона. Да.
Десима. И так целую неделю?
Нона. Может быть, месяц.
Десима. И он скажет тюремщику: "Я здесь из-за моей красивой и жестокой жены, из-за моей красивой и ветреной жены". Так он скажет?
Нона. Может быть, и нет, если не будет пьян.
Десима. Но он будет так думать. И каждый раз, когда он почувствует голод, каждый раз, когда он почувствует жажду, каждый раз, когда он замерзнет на каменном полу, он будет так думать, и с каждым разом я буду казаться ему еще и еще прекраснее.
Нона. Ну нет. Он возненавидит тебя.
Десима. Плохо ты разбираешься в мужской любви. Если Святой Образ в церкви, где ты на Пасху ставишь свечи, так мил и приветлив, почему ты возвращаешься домой с ободранными коленками?
Нона (в слезах). Я поняла! Ты жестокая, плохая женщина! Ты не будешь играть эту роль, чтобы Септимуса забрали в тюрьму, а ведь он настоящий гений и не может позаботиться о себе.
Заметив, что Нона заливается слезами, Десима делает еще одну попытку завладеть омаром и почти достигает цели.
Нет! Нет! Ничего не получишь! Я разобью бутылку, если ты подойдешь близко. Никакая другая женщина не обходится так с мужчинами, как ты, а ведь ты давала обет в церкви. Да, да, так оно и есть! И молчи!
Десима опять пытается взять омара, но Нона, все еще плача, прячет его в карман.
Даже не думай о еде, ничего не получишь. Я никогда не давала брачный обет в церкви, но если бы дала, не стала бы обращаться с мужем, как с ослом лудильщика. Если бы я поклялась перед Богом... Нет, меня хорошо воспитали. Моя мать всегда говорила, что нелегко затащить мужчину в церковь.
Десима. Ты влюблена в моего мужа.
Нона. Только потому, что я забочусь, как бы он не попал в тюрьму, ты решила, будто я влюблена в него. Бессердечной женщине никогда не понять, как можно жалеть мужчину, в которого не влюблена, ведь ты никогда никого не жалела! Я не хочу, чтоб его посадили в тюрьму. И если ты не сыграешь эту роль, ее сыграю я.
Десима. Когда я выходила за него замуж, то заставила поклясться, что он не будет играть ни с кем, кроме меня, и ты об этом знаешь.
Нона. Всего один раз, к тому же в роли, которая никому не может принести славы.
Десима. Лиха беда начало. Всю жизнь тебе приходилось произносить реплики, которые никто не слышал.
Нона. Один разочек Септимус нарушит клятву, а роль я уже выучила.
Десима. Ни для кого на свете Септимус не нарушит клятву.
Нона. Нарушит.
Десима. Уж не для тебя ли?
Нона. Для меня.
Десима. Ты сошла с ума.
Нона. Или у меня есть тайна.
Десима. Неужели? Небось затаскивала Септимуса в уголок и нашептывала ему, какая у него плохая жена, а ему только и надо, что поговорить обо мне.
Нона. Думаешь, будто знаешь все его мысли, потому что ты колдунья.
Десима. Я колдунья и, потому знаю его мысли. Помнишь, как в его песне? Мужчина начинает (поет):
Нона. Ты знаешь все его мысли? Как бы не так! С глаз долой, из сердца вон.
Десима. Тогда смотри, что у меня за лифом. Септимус посвятил это мне. Он воспел меня, мою красоту, - мои глаза, мои волосы, мое лицо, мою фигуру, мою талию, мой ум - все. Есть и другие стихи. Вот еще одно, коротенькое, которое он дал мне вчера утром. Ведь я прогнала его, и ему пришлось спать одному.
Нона. Одному?
Десима. Он лежал один, не мог заснуть и сочинил песню, в которой желает себе ослепнуть, чтобы не мучиться, глядя на мою красоту. Вот, слушай! (Опять поет.)
Нона. Конечно же один в постели. Я знаю это стихотворение, но оно длинное, я знаю его от начала до конца, знаю наизусть, хотя не читала из него ни слова. Четыре строчки в каждой строфе, четыре ударения в каждой строчке, всего четырнадцать стихов - будь они прокляты!
Десима (достает листок из-за лифа). Ты права, четырнадцать строк. Здесь стоят цифры.
Нона. И там еще одно - из десяти стихов, в каждом из которых по четыре и три стопы.
Десима (заглядывает в другой листок). Да, все стихи из четырех и трех стоп. Но откуда ты знаешь? Я никому их не показывала. Это наша тайна, его и моя, и никто не должен о них знать, пока они не полежат у меня на сердце.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.
Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – великий поэт, прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии, отец английского модернизма и его оппонент – называл свое творчество «трагическим», видя его основой «конфликт» и «войну противоположностей», «водоворот горечи» или «жизнь». Пьесы Йейтса зачастую напоминают драмы Блока и Гумилева. Но для русских символистов миф и история были, скорее, материалом для переосмысления и художественной игры, а для Йейтса – вечно живым источником изначального жизненного трагизма.
Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.
Старик и юноша останавливаются у разрушенного дома. Выясняется, что это отец и сын, а дом когда-то принадлежал матери старика, которая происходила из добропорядочной семьи. Она умерла при родах, а муж её, негодяй и пьяница, был убит, причём убит своим сыном, предстающим перед нами уже стариком. Его мучают воспоминания, образ матери возникает в доме. Всем этим он делится с юношей и поначалу не замечает, как тот пытается убежать с их деньгами. Но между ними начинается драка и Старик убивает своего сына тем же ножом, которым некогда убил и своего отца, завершая некий круг мучающих его воспоминаний и пресекая в сыне то, что было страшного в его отце.