Звездный час майора Кузнецова - [12]

Пограничников в полку было много, почти половина. Их отличали не только фуражки да сапоги, остатки былой исключительности этого рода войск, но бросающаяся в глаза какая-то жесткость во всем облике. Он понимал, что такое подсказывает его особая симпатия к пограничникам, но каждый раз, оглядывая тяжело шагавшие взводы, с нетерпением искал ставшие серыми от пыли фуражки.

За всю первую половину дневного перехода вышла только одна заминка — у моста через небольшую речушку с низкими илистыми берегами. По дороге металась вконец запыхавшаяся девушка, старалась загнать на мост разбегавшееся стадо свиней. Особенно изводил ее один боров с темной спиной, все время пытавшийся забраться в прибрежный ил.

— Фашист проклятый! — кричала девушка, гоняясь за боровом с истрепанной метлой на суковатой палке. — Отдам красноармейцам, будешь знать!

Бойцы хохотали, наблюдая за этим поединком.

— Почему остановились? — спросил Кузнецов, вплотную подъехав на мотоцикле к командиру взвода — невысокому быстроглазому лейтенанту Юркову.

— Стадо пропускаем.

— И долго вы их будете пропускать?

— Ясно, товарищ майор! — радостно ответил лейтенант, довольный тем, что с полуслова понял командира.

Кузнецов посмотрел, как бойцы загоняли свиней на мост, отметив про себя быструю смекалку этого Юркова, потом приказал водителю развернуть мотоцикл, чтобы снова мчаться в конец колонны, но остановился, увидев, что к нему, перепрыгивая через свиней, бежит девушка-свинарка.

— Дяденька! — крикнула она еще издали. — Дяденька, миленький, возьмите его, а?

— Кого?

— Борова этого проклятого. Все время удрать норовит. Предатель — одно слово.

— Как же ты перед колхозом отчитаешься?

— А вы мне какую бумажку дайте, что сдала Красной Армии. Должна я или не должна своих родных защитников уважить?! — почему-то рассердилась девушка.

— Выручим, — улыбнулся Кузнецов. — Как увидите полевую кухню, гоните этого «предателя» к повару.

Случай у мостика развеселил его, и очередной привал он пробыл с бойцами первого батальона.

— Товарищ майор, можно личный вопрос?

— Почему же нельзя? — Кузнецов оглядел подтянувшихся к нему бойцов и понял, что вопрос этот уже обсуждался между ними.

— Говорят, вы это самое... не употребляете.

— Что? — не понял он.

— Водку, вино то есть. Врут, поди?

— Врут. Я шампанское люблю.

— Что я говорил? — обрадовался боец, оглядываясь победно.

— Особенно нравится открывать. Ну и пить, если немного.

— Так это ж ни в одном глазу. Зачем и пить?

— Вот и я так считаю — зачем? Смешно ведь получается: учишься, набираешься ума-разума, хочешь быть не глупее других. И вот садишься за стол, берешь рюмку и добиваешься только одного: чтобы тебя считали никак не умнее других выпивох. Абсурд? Соревнование на глупость — вот что такое выпивка.

— Да ведь как же без нее? И компании не получится.

— Значит, не та компания.

Вдруг бойцы замолчали, стали оглядываться на дорогу, по которой ехал на коне адъютант комбата старший лейтенант Байбаков. Так уж всегда: близкого начальника опасаются больше, чем дальнего.

Кузнецов знал Байбакова как отменного кавалериста и за это особенно уважал его. Хотя было достаточно и других причин для уважения. Байбаков, служивший на Памире комендантом участка, прибыл в полк с большой группой пограничников-добровольцев.

Байбаков уже увидел командира полка и поднимался на стременах, готовясь соскочить на землю, но в этот момент конь вдруг дернулся и рухнул в пыль дороги. И сразу эхом пронеслась над полем пулеметная очередь.

Первой пришла недоуменная мысль: «Кто так балуется с оружием?» Но он тотчас же и понял: «Диверсанты. По коннику бьют, по командиру!»

— Прочесать лес! — крикнул он старшему политруку Корецкому, попавшемуся на глаза. — Задерживать всех до единого!

Конь бился на дороге, сползал в кювет, не давая Байбакову вынуть ногу из стремени. Подбежали бойцы, помогли Байбакову встать, и он, прихрамывая и все оглядываясь на коня, пошел к командиру полка.

— Как теперь? Разве пешим везде успеть?

— Возьмите мою Модеру, — сказал Кузнецов. И улыбнулся ободряюще: — Чтоб не отставать на ней от моего мотоцикла.

Корецкий с бойцами вернулся, когда по батальонам уже катилась команда: «Строиться!»

— Ушел, гад! Вот только...

Он высыпал на траву горстку гильз.

— Из дегтяревского стрелял. Может, и в форме красноармейской.

— Именно, — сказал Кузнецов, ссыпая гильзы в коляску.

Он спешил в штаб. Надо было обсудить случившееся, отдать распоряжение об усилении охранений. Затем поручить комиссару срочно собрать политработников. Пусть проведут беседы о бдительности, пусть бойцы своими руками пощупают эти вражьи гильзы. Вещи, даже простые, порой убеждают сильнее слов. И пусть каждый смотрит во все глаза, чтобы не ушел ни один парашютист, слоняющийся возле наших дорог. Страшны были не выстрелы из засад, а то, что вражеские лазутчики могли навести на полк авиацию.

И снова — дорога, дорога. Пыль, взбитая тысячами сапог, леса и перелески, солнце в безоблачном небе. Беженцы, бредущие навстречу с глазами, загорающимися надеждой при виде пушек.

— Все пешком да пешком? — кричала тетка, сидевшая под березой на обочине, вытянув ноги в стоптанных башмаках. — А они, идолы, на машинах.