Звездный час майора Кузнецова - [11]

— Вы прилягте, — сказал адъютант. — Кто знает, когда придется...

Закрыв глаза, Кузнецов прислушался. «На за-пад, на за-пад!» — выстукивали колеса. Этот перестук успокаивал, усыплял, как домашнее тиканье ходиков, и в то же время странно будоражил. Так бывало не раз перед строевыми смотрами, когда оставались позади беспокойства подготовки, когда ничего предпринять было уже нельзя и приходилось только ждать и успокаивать себя надеждой, что ребята не подкачают.

— Сергеич? — позвал он комиссара, писавшего что-то под тусклым светом «летучей мыши», прикрытой шинелью. — Слышишь?

— Что?

— Послушай, что говорят колеса?

— Фу ты, а я испугался.

— Все-таки послушай.

— И верно, будто говорят: «Все ли так, все ли так?»

— У кого что болит.

— А тебе что слышится?

— «На за-пад, на за-пад!»

— Ну ясно, теперь это у всех на уме.

Он откинул полу шинели, снова наклонился над бумагами, сказал не оборачиваясь:

— Ты бы все-таки вздремнул, командир.

— Спасибо за заботу.

— Не о тебе забочусь, о боеспособности части. Впрочем, и о тебе тоже.

Кузнецов вытянул ноги, привалился к стенке. Сон не шел. Чередой бежали воспоминания — перепутанный клубок образов и картин, тех, что казалось, давно уж забыты, и буквально вчерашних.

— Игнатьич!

Он открыл глаза и передернул плечами, чтобы избавиться от тяжкой мороки дремоты. В проеме распахнутой вагонной двери мелькали в темноте дома, заборы.

— Москва!

Он всматривался в пустынные улицы, в редких прохожих с жадным нетерпением. Понимал нелепость своих надежд и не мог согласиться с мыслью, что так и проедет через весь город, не увидев никого из знакомых. А поезд, все набирая скорость, отстучал пулеметной дробью на стрелках сортировочной станции и скоро вылетел в поле, потянув за собой гребенку леса, темневшую на горизонте. Было в этой спешке что-то, заставившее отогнать дремоту, задуматься и снова, в который уже раз, начать перебирать в памяти недолгие дни боевой учебы. Слишком мало было времени на сколачивание полка. Удалось ли выполнить приказ — создать боеспособную часть? Все ли сделано?

Теперь в колесном торопливом перестуке слышалось ему, как и комиссару: «Все ли так, все ли так?»

Вспомнился вокзал в Смоленске и столб на путях с цифрой «419». Цифра встревожила: так близко от Москвы? И в то же время родила упрямую уверенность: если драться за каждый километр, то расстояние немалое. И хоть опыт военного говорил ему, что километры не самое главное в обороне, все же хотелось верить: это особые километры.

Утром вагоны закачало на стрелках, и вскоре поезд остановился возле темных сараев и приземистых вокзальных складов. У переезда стоял пожилой железнодорожник, задумчиво смотрел на колеса.

— Что за станция?

— Город Ржев Калининской области, — ответил он равнодушно, словно сотый раз отвечал на этот вопрос.

И тотчас на переезд вылетел военный мотоцикл. Из коляски выпрыгнул щеголеватый капитан, привычно вскочил на подножку командирского вагона. Пакет, переданный им, предписывал полку занять оборону на высотах западнее Ржева.

Но едва подразделения успели выгрузиться, как поступил новый приказ: форсированным маршем двигаться к району сосредоточения, расположенному в лесах возле города Белого.

Кузнецов прикинул по карте — по проселочным дорогам до места сосредоточения не меньше ста пятидесяти километров — и приказал собрать командиров батальонов, всех приданных полку подразделений, чтобы теперь же, не откладывая, поставить задачу на марш.

...Избитый в пыль проселок петлял меж перелесков, по склонам оврагов, перешагивал через частые ручьи растопыренными опорами мостов, выстланных кривыми жердями. Кузнецов носился на своем мотоцикле вдоль растянувшейся колонны, смотрел на запыленные сапоги, на расстегнутые воротнички и сдвинутые на затылок фуражки. Прежде он всегда считал, что между внешним видом бойцов и состоянием воинской дисциплины в подразделении существует прямая связь. Сейчас терпел: быстрый марш был боевой задачей, выполнить ее, не запылив сапог, невозможно.

Навстречу шли беженцы, почерневшие от пыли и сухого июльского солнца, согбенные под тяжестью мешков и нежданно свалившегося горя, женщины, старики, подростки — печальные вестники вражеского нашествия. Неторопливо шагали вконец исхудавшие коровы, тащились колхозные подводы, груженные мешками, домашним скарбом, визжащими поросятами.

Бойцы шутили с молодайками, жадно осматривавшими колонну.

— Рано уходите, бабоньки! Мы еще до немца не добрались.

— Куда уж! Там такие же, как вы, отходят да отходят.

— Это для пущего разгону. Чтобы быстрей до Берлина добежать.

Женщинам нравилась веселая уверенность бойцов. Останавливались, приветливо улыбались.

— Неужто в самый Берлин собрались?

— Волка в логове накрывать — самое дело.

Безбородый старик с пастушьим кнутом под мышкой стоял на обочине и все спрашивал:

— Откуда, земляки?

— Из того села, где жизнь весела!

— Раз земляк, сам знаешь откуда, — отвечали ему и проходили посмеиваясь.

— Сибиряки идут, — удовлетворенно констатировал старик. — Вся Россия — на дыбы.

Кузнецов любил, чтобы все по правилам. И теперь, наблюдая за бойцами, он с удовлетворением отмечал про себя, что марш совершается без задержек. Конечно, есть в колонне и стертые ноги, и мутные от перегрева на солнце головы, не без этого среди многих сотен людей, но во всех подразделениях чувствовалась решительная готовность к испытаниям. И он радовался своей предусмотрительности. Когда-то ему предлагали сколотить из пограничников отдельные ударные подразделения. Он приказал распределить их по ротам. Еще по довоенным учениям, где армейские и пограничные части действовали бок о бок, он отмечал особую выдержку бойцов в зеленых фуражках, выносливость и находчивость, умение быстро ориентироваться в обстановке.