Звездные судьбы - [31]

«При великих свойствах Потемкина, нельзя не дивиться и противоположностям, кои имел знатный вельможе в нравственном своем поведении. Характер его с этой стороны был из самых странных, каковой едва ли можно в сравнении приискать в другом великом муже, поэтому нельзя почти верить, чтобы человек был в состоянии предаваться стольким непостоянным страстям, как Потемкин.

Люди, возраставшие с ним в молодости, обнадеживали, что он прихоти сии усвоил уже в совершенных летах, с приумножением его необычайного счастья, и что в молодости своей не оказывал он и следов такого нрава. Великое богатство, дозволявшее ему ежегодно издерживать свыше трех миллионов рублей, не в состоянии было доставить ему радость, чтобы он хотя один день в покое оным наслаждался. Он не щадил великих сумм для удовлетворения страстям своим, и прежде нежели что-либо доходило к его употреблению, он уже терял желание, побудившее его в первые мгновения сделать на то издержки.

Сколько странна была сия его перемена страстей, столько же быстро действовала и переменчивость его душевного состояния. Несколько раз в день можно было видеть его в полном веселии и удовольствии и столько же раз в совершенном унынии. Нередко случалось, что князь во время увеселений ясностью своего духа и радованием превосходил всех участвующих, но прежде нежели кто-либо мог вообразить, соделывался он столько унынен, как бы произошли с ним все несчастия в свете. Радость и огорчение с равномерной быстротой в нем действовать могли, и потому нельзя было воспринимать осторожности, чтобы заблаговременно избегать его гнева, поелику нрав его был вспыльчивый и действия оного следовали скорее, нежели можно себе представить.

Малость в состоянии была доставить ему несказанное удовольствие и опять малость могла на целый день повергнуть в несносную скуку. Он имел некоторые часы, в которые сердце его таяло, иногда от радости, иногда же от сострадания, ещё иные, в которые ему ничего не нравилось, не могло восстановить его понуренного духа. Он имел привычку непременно окусывать ногти, отчего всегда говорил сквозь пальцы и большею частью — наморщив лицо, а сие представляло в нем вид недовольный.

Чтобы не видеть уныние в лице других, Потемкин, особливо же в веселом духе, расточал свои сокровища, в другие же слезы невинности и бедности служили орудием к вящему раздражению его гнева. Но через несколько мгновений приходил он в состояние, в котором о поступке своем раскаивался. Вообще, кроме занятий по своей обязанности, ни к чему на свете примениться не мог».

Либо — все, либо — ничего. Либо место почти на троне, либо — монастырская келья. А поскольку в келью уже не слишком тянуло, а место возле трона приходилось все чаще делить с молодыми любимцами императрицы, светлейший и «чудил», наживая себе все новых и новых врагов и теряя тех немногих друзей, которые ещё у него были. Самым верным другом была Екатерина, но и она…

Почти сразу по возвращении императрицы в Санкт-Петербург началась вторая война с Турцией. Турки предъявили России достаточно унизительные требования, придав им, к тому же, ультимативную форму. Османская империя требовала выдачи молдованского господаря Маврокордато, нашедшего, как бы теперь сказали, политическое убежище в России, Отозвания из Ясс, Бухареста и Александрии русских консулов, но зато допущение турецких консулов во все русские гавани и торговые города, признание вассалом Турции грузинского царя Ираклия, откровенно препочитавшего опеку Санкт-Петербурга, хотя бы потому, что северные соседи не воровали для своих гаремов и армии грузинских девушек и юношей.

Война, как ни странно, застала Россию врасплох. Кроме того, Потемкин посчитал, что удача отвернулась от него: во время морской бури был практически истреблен севастопольский флот — гордость и надежда светлейшего. К счастью, турки начали войну довольно вяло и ограничились неудачным нападением на крепость Кинбурн, хоть и с потерями, но отраженным русскими солдатами. Екатерина требовала взятия Очакова — Потемкин медлил. Только в августе 1788 года — спустя год после объявления войны! — начались активные приготовления к осаде Очакова.

Готовились, впрочем, странно. Потемкин расположился в военном лагере, как античный полководец: в шатре, с музыкантами, поварами и даже… гаремом, составленным не столько из турецких полонянок, сколько из российских аристократок. Одна из красавиц пообещала ему свою благосклонность лишь после того, как получит ключи от Очакова — это на какое-то время вывело светлейшего из состояния апатии и хандры, но решительный штурм крепости был предпринят лишь в декабре, когда кровь, лившаяся из ран сражавшихся, тут же застывала на морозе. И крепость… пала. Одного-единственного наступления оказалось достаточно для того, чтобы считавшийся неприступным Очаков сдался. Поговаривали, что причиной такого чуда оказалась любимая жена очаковского паши, гречанка по происхождению, сестра которой была среди потемкинских красавец. Сестрички и решили дело полюбовно, а мужчины сделали вид, что отчаянно сражаются. Сколько истины в этой легенде — сказать довольно трудно.