Звездные ночи - [11]

После отбоя экипажи получили задание: нанести удар по железнодорожной станции в тылу врага.

Самолет Лейлы взлетел четвертым. Вскоре она уже прорвалась сквозь хоровод прожекторных лучей. И хотя яростно били зенитки, бомбы пошли на цель. А самолет, будто играет в прятки, то круто ныряет вниз, то взмывает вверх. Бедный Буратино, подвешенный к козырьку кабины, не знает куда ткнуться, одна нога у него подвернулась, голова запрокинулась. Воздушная волна, горячая, плотная, швырнула самолет в сторону, мотор заглох. Лейле удалось снова включить его. У самой земли «По-2» выровнялся и скользнул в спасительную кромешную тьму, Буратино, сверкая выпученными глазами, радостно подпрыгивал, как озорной ребенок.

— Молодец, Лелечка! — крикнула Руфа.

Лейла молчит. Радоваться рано. Мотор работает с перебоями, самолет качается, как на качелях. До аэродрома не дотянуть. Это поняла и Руфа.

— Сколько до «Крылатой коровы»? — в голосе Лейлы ни малейшей тревоги.

— Минут десять-двенадцать. Надо повернуть на двадцать градусов.

— Поворачиваем…

Руфа, кусая губы, уточняет маршрут. Лейла наклоняется, к приборной доске, трогает бензиновый подсос. Лица девушек покрыты крупными каплями пота, волосы растрепались.

— Еще чуть-чуть, Лелечка. Еще…

Мотор глохнет, самолет снижается бесшумно, как планер.

Лейла, не теряя присутствия духа, готовится к любой неожиданности, расстегнула кобуру пистолета. Крохотный аэродром расположен в стороне от дорог, фашистам он ни к чему, но все же…

Приземлились!

— Ты жива? — тихим, тревожным голосом спросила Лейла. — Не ушиблась?

— Чуть жива. От страха.

— Приготовь пистолет. Появятся немцы, стреляем до последнего. Стреляй аккуратно, не торопись. Они будут стараться взять нас живыми, но ты не бойся. Я подожгу бензин. Запасная канистра под рукой.

— Давай, простимся, Лелечка.

— Не дури, — одергивает Санфирова. — Наблюдай.

— Возьми мой пистолет, я все равно промахнусь. А мне дай канистру.

— Не промахнешься. Мы подпустим их поближе.

— Может, лучше вылезти?

— Подождем еще немного. Похоже, немцев поблизости нет. Развернем самолет, замаскируем. Видишь: светает, отладим мотор, может быть, успеем улететь. И еще. Осмотрим место, где стоял неисправный самолет. Убедимся…

Руфа вдруг пронзительно завизжала и выскочила из кабины. Лейла крутила головой, не понимая, в чем дело.

— Мышь! Лейла, в моей кабине мышь!

Лейла вылезла, прижала к себе подругу. Та дрожала с головы до ног.

— Успокойся, мой героический штурман. Не съест она тебя. Тише.

— Прости меня, Лелечка. Я так испугалась.

— Хорошо, хорошо. Наблюдай. Теперь гости явятся наверняка. Если в радиусе ста километров есть кто-нибудь.

— Ой, что я наделала. Трусиха несчастная. Но ведь мышь.

— Я думала, немец подкрался, обмерла.

Кругом было тихо, луна еще висела в небе. Низина, залитая мертвенно-белым светом, похожа на большой очаг, покрытый золой. Кажется, если разворошишь ее — обдаст жаром. Чувствуется ядовитый запах гари. Ни малейшего шороха.

Лейле удалось отрегулировать мотор, но лететь было уже поздно. В небе ни облачка. Собьют. Где-то уже гудят «Юнкерсы», вылетают патрульные самолеты.

Девушки завалили самолет ветвями и, отбежав в лощину, улеглись в кустарнике. На противоположной стороне аэродрома они разглядели останки сгоревшего самолета. На месте, где стоял прожектор, у одинокой сосны, служившей отличным ориентиром, — куча металла. Там, где была землянка, в которой располагался командный пункт, — большая воронка. Возле нее — труп собаки. Дотла сгорела «Крылатая корова». Несколько голых обугленных деревьев застыли на краю аэродрома в траурном карауле.

— Побудь здесь, — сказала Лейла. — Я проберусь к обломкам самолета, может быть, осталась какая-нибудь деталь с номером. И осмотрюсь там. Вернусь не позже, чем через час. Жди.

— Я с тобой.

— Нет, Руфа. Охраняй самолет.

Вернулась она вся серная от пыли. Переведя дух, рассказала шепотом.

— Раскопала приборную доску. На ней хорошо виден номер. Захватим с собой, сделаем доброе дело. Кругом следы танков, автомашин, мотоциклов. Но остова машины не видно. Судя по всему, успели уехать. Понимаешь, автомашина с запасными частями тут была. Шофер и техник механических мастерских тоже пропали без вести. С ними что-то случилось в дороге.

— По-моему, хуже всего — припасть без вести, — вздохнула Руфа. — Живет человек, сражается с врагом, вдруг взрыв, рядом никого. Пропал без вести. Какая-нибудь мерзлая кочерыжка, вроде нашего лейтенанта из особого отдела, настораживается: а не сдался ли он в плен? Может быть, дезертировал? Несправедливо это. Думать, что Люба Ольховская, командир эскадрильи, или Каширина, которая ухаживала за самолетом, как за грудным ребенком, могли такое совершить — это преступление.

— Конечно, — согласилась Лейла. — Я думаю, придет время, все будет проверено-перепроверено, правда откроется. Каждый фронтовик надеется, что если он погибнет, имя его останется в народной памяти. Установить судьбу тысяч людей, конечно, непросто, но я верю, что это будет сделано. Ведь у пропавших без вести есть родственники, друзья. Никто не может, не должен остаться безвестным.

— Все же можно и пропасть, — возразила Руфа. — Вот мы приземлились здесь, накроет нас каким-нибудь шальным снарядом, и все, унес военный ветер две песчинки неизвестно куда. Пройдут годы, десятилетия, а люди еще будут гадать о нашей судьбе, кто-то будет думать, что мы с тобой, может быть, живы. Неспроста говорят, что на миру и смерть красна. Ведь наш самолет не упал, не сгорел. В любой момент могут появиться немцы: «Хенде хох!» Сразу стреляй в меня, в сердце. Ты командир!