Звездные гусары: из записок корнета Ливанова - [18]

– Ура-а! – донеслось из гостиной вместе с характерным звяканьем пробки о графин. – Ура Ливанову!

Чуть смутясь столь горячим приемом, я вошел… и больше, можно сказать, оттуда не вышел, разве что делая перерывы на сон и редкие курсы целебных ванн, когда доктору удавалось перехватить меня по дороге из квартиры.

– Я буду ходатайствовать о выдворении его сиятельства князя Зарницына за пределы базы, – ворчал доктор, мягко, но непреклонно направляя меня в сторону купален. – Он подрывает мощь славной российской армии игрой в карты, пьянством и пустословием. Вчера вы не явились на процедуры. По-вашему, упражнения с биллиардным кием могут заменить вам глубокий массаж? Мы применяем мази из местных растений, которые пользуются колоссальным спросом не только в Петербурге, но и во всем мире! Люди платят огромные деньги, чтобы раздобыть флакон того, что армейское командование предоставляет в ваше распоряжение совершенно бесплатно. Хоть бы спасибо сказали.

– Спасибо, – пристыженно бормотал я в подобных случаях, но при первой же возможности опять сбегал к Зарницыну.

Мне так понравился этот человек, что я только на третий или четвертый день знакомства сообразил: да это ведь про него рассказывал мне штабс-капитан Пахаренков! Ничто в Зарницыне не напоминало того холодного интригана, который женился по расчету, из желания избежать опасностей военной службы, а после бесславно дрался на дуэли со старым товарищем и отвертелся от суда, призвав на помощь какие-то петербургские связи. Временами мне даже казалось, что Пахаренков попросту выдумал историю про Бельского. Старые вояки любят иногда пофантазировать на пустом месте. Словом, я решил выбросить из головы бо́льшую часть из услышанного по дороге. Князь точно был недавно женат, но молодую жену свою он отправил в имение на Землю, а сам ожидал другого назначения, с тем чтобы, по его словам, выслужиться хорошенько и не стыдиться перед будущим потомством.

Деньги водились у него изобильно, и он давал их в долг, не считая и не спрашивая назад; и все же могу поклясться, что друзья любили его вовсе не из-за этого. Он умел устроить дом вдали от дома; находясь у Зарницына, люди по-настоящему чувствовали тепло родного очага. Оставалось только гадать, с каким размахом праздновались у Зарницына Рождество и Пасха.

Дело в том, что на Варуссе нет птиц, которые несут яйца. Нечто вроде яиц откладывают рептилии. Разумеется, никому и в голову не пришло бы христосоваться крокодиловыми яйцами, поэтому на Варуссе каждый исхитрялся, как умел. Чаще всего пользовались полыми глиняными шариками, внутри которых находилось какое-нибудь лакомство, вроде жидкого шоколада или коньяка. “Скорлупки” искусственных яиц раскрашивались самым причудливым образом. Они стоили недорого, но раскупались в таких огромных количествах, что после Пасхи на целый год обеспечивали десяток варучанских семей, которые держали “яичный промысел”. Я бы не удивился, если бы узнал, что князь нарочно выписывает из своего имения в Рязанской губернии свежие яйца, которые доставляют ему сверхскоростным транспортом, вместе с органами для трансплантации и редкими лекарствами с Земли.

Зарницын неизменно был весел и приветлив. При нем все как будто оживало – я сам, случалось, до слез хохотал над его анекдотами, которые после не в состоянии был повторить: смешное заключалось не в самих рассказах, а в манере рассказчика, невозмутимой, чуть иронической. Зарницын как будто вопрошал: какими еще парадоксами побалует его мироздание? И мироздание, казалось, старалось изо всех сил, счастливое одним лишь присутствием князя.

Как-то раз, впрочем, я застал его в странном настроении: Зарницын был рассеян, отвечал невпопад и совершенно очевидно думал о чем-то, что сильно его тревожило. После нескольких неудачных попыток завязать с ним легкий разговор, я замолчал и хотел было отойти в биллиардную, но тут Зарницын закрыл лицо ладонями и прошептал: “Боже мой”. Я понял, что он даже не замечает моего присутствия.

Удивительное чувство охватило меня. Почему-то я испугался, хотя с чего бы? Видимо, так уж я устроен: шквальный огонь противника страшит меня, кажется, гораздо меньше, нежели проявление сильных чувств. Прав штабс-капитан: наше поколение не любит эмоций – чуть только вскипает страсть, и сразу же в душе делается надлом.

И, опасаясь этого самого “надлома”, я поскорее ушел. Зарницын, впрочем, спустя время вышел к остальным и держался как обычно, был весел, насмешлив и оживлен. Я даже подумал на миг, что вспышка непонятного отчаяния, которой я сделался свидетелем, мне только почудилась. Однако же я приметил, что тем вечером Зарницын избегает встречаться со мной глазами, из чего сделал вывод: нет, мне не показалось – в душе князя действительно происходит нечто потаенное.

Я решил проверить свое наблюдение и, явившись на следующий день, устроил так, чтобы мы с Зарницыным оказались рядом за карточным столом. Игра шла вяло: бывает так, что в колоде, кажется, остались одни только восьмерки и десятки с примесью двух сиротливых валетов, а все прочие карты куда-то попрятались. То и дело слышалось “пас”, “пас”. В конце концов Зарницын сказал: