— Папа, больше не буду.
Таня смеялась. Орион с досадой смотрел на свой кулак, видимо недоумевая, почему он производит такое комическое впечатление. Потом махнул рукой.
— Не понимаю, почему женщины так люто ненавидят цветы. Увидят — и сразу же рвать…
Таня начала рассказывать о диковинных цветах, выращенных ею в Австралии. Она только что вернулась оттуда. А мне было так хорошо, что не хотелось даже говорить. Никогда я еще не чувствовал себя так раскованно и уютно, как в этом семейном кругу — рядом с Ингой, Таней и неизлечимо добродушным Орионом.
Когда солнце, прочертив малиновую дорожку на речной глади, скрылось за зубчатой стеной леса, я пошел провожать Таню. Она жила рядом, вместе с матерью и отцом, в таком же простом доме, как и Орион. Мы с ней долго бродили по поляне, по сухо шуршащей осенней траве. Молчали. Потом Таня стала рассказывать о наших общих знакомых.
— Ты знаешь, Спотыкаев — убежденный холостяк. Вернее, был им. Недавно женился. И на ком? На Андре Таун — первой красавице Солнечной системы.
— Андромеда Таун? — удивился я. — Видел на экране. Прекрасная артистка.
— Да. И вот Спотыкаев покорил ее. Ученый с мировым именем, обаятельный, душевный, находчивый и остроумный. Андра еще не знала, каким он бывает в своем рабочем настроении. И вот однажды на пляже Спотыкаев сидел и увлеченно рисовал на песке какие-то формулы. Как Архимед. Подошла Андра и заговорила с ним. Спотыкаев сердито вскинул голову. Он был настолько погружен в свои математические видения, что не узнал ее. Угрюмо посмотрел на Андру и… обозвал нахалкой. Представляешь? Хорошо еще, что Андра оказалась девушкой неглупой, не обиделась и все поняла…
Разговор зашел об искусстве. Таня призналась, что и сама пишет музыку. Только пока скрывает это от Ориона, боясь его насмешек.
Незаметно подкралась, развернув свои черные крылья, ранняя осенняя ночь. Стало прохладно. В небе задрожали звезды. Лицо Тани в голубом небесном сиянии было бледнее обычного и снова напомнило мне чем-то беломраморный профиль девушки из иного мира, Элоры. Но насколько эта, земная, была теплее, ближе, родней…
Стали прощаться. И я вдруг остро ощутил, что расстаюсь с Таней, быть может, навсегда…
— Таня, — зашептал я. — Слышишь?.. Хочу что-то сказать.
Она подняла ресницы и смотрела мягкими, отдающимися моей воле глазами. И этот взгляд решил все.
— Таня, я люблю тебя. Слышишь? Очень люблю.
— И я, — радостно выдохнула она и уткнулась головой в мою грудь.
«Не имеешь права», — хлестнул в мозгу будто чей-то чужой голос. Мягко отстранив девушку, я повернулся и побежал к станции. Скользящий поезд в считанные минуты перенес меня на другую станцию — Лесная. От нее до хижины — семь километров.
Лесная темень… Я бежал, изредка останавливаясь, чтобы перевести дух. Вдыхал прелые запахи осени, ловил руками падающие листья. Прекраснейший мир! Неужели больше его не увижу… Пройдет еще день — и я, точно в холодную воду, нырну в таинственную реку времени, которая вынесет меня на другой берег, в иной мир.
Но я вернусь. Может быть, вернусь…
Капсула опустила меня — удивительное постоянство! — в той же самой роще, на том же месте.
Роща почти исчезла. Вокруг жалкой кучки деревьев высились недостроенные корпуса: город-автомат наползал со всех сторон.
В свое время я неплохо освоился с лабиринтами супергорода. И теперь, умело переходя с одной движущейся параболы на другую, довольно быстро добрался до дома, где жил раньше. На лифте взлетел на верхний этаж. Подошел к двери соседки, с нетерпением нажал клавишу.
Открылась дверь, и выглянувшая было Хэлли быстро отступила назад. Ее глаза, окруженные веером морщинок, расширились от страха.
— О небеса!
— Где Элора? — спросил я, входя и кивнув головой в знак приветствия.
— Элора? — растерянно переспросила хозяйка. — О небеса! Хранитель Гриони?! Вы ли это? Говорят, вы так неожиданно пропали…
— А Элора, где она?
— Элора?.. Бедная девочка. — По глубоким морщинам ручейками потекли слезы. — Нет ее больше. Не увидим мы ее никогда. Она… Она сама… Она перешла в храм бессмертия.
— Сама?.. Покончила с собой? — холодея, спросил я. — Что за храм такой? Мавзолей? Пантеон?
— Не знаю… О небеса! Я ничего не понимаю.
Старая женщина путано говорила о храмах, которые были новинкой и попасть в которые считалось большим почетом. «Нет, — решил я, — сегодня от нее ничего путного не узнать». Но все-таки задал еще один вопрос:
— А Актиний спрашивал обо мне?
— Актиния нет в живых…
— Что, тоже храм бессмертия?
— Нет… самоубийство. — Хэлли понизила голос до полушепота. — Говорят, он оставил очень странную записку…
— Какую?
— «Чем хуже, тем хуже».
Я промолчал. Мне-то был ясен смысл записки. Актиний отчаялся в своих усилиях одиночки, понял, что общество неудержимо катится в пропасть.
Я попрощался, обещав зайти завтра. Спустился в подземные лабиринты и в темном закоулке завалился спать. Конечно, я понимал, что Хабор уже знает о моем появлении в городе. Но где-то в глубине жила смутная надежда, что если буду скрываться, неизбежную встречу, может быть, удастся хоть немного оттянуть. Оттягивать финал — это была теперь моя главная задача…
