Звездное тяготение - [6]

Возможно, моя неприязнь к нему была вызвана этой его щеголеватостью, а может, в какой-то мере считал его повинным в том, что нас снова мучили шагистикой.

На плацу Крутиков весь преображался, командовал с протяжкой в голосе, явно любуясь собой, а исполнительную команду бросал резко, точно стегал кнутом. Пропустив отделение, припадал позади к асфальту и недовольно требовал:

– Четче, четче шаг! Носочки оттягивать не забывайте!

Потом проворно забегал вперед и, с красным, взопрелым лицом, поджатыми губами, пятясь перед нами и рассекая рукой воздух, командовал:

– Раз, два… Левой! Кому там сено-солому привязать?

Раздражал меня в этих занятиях формализм, и исходил он от Крутикова – в этом я был убежден. Догадывался, что он относился к числу тех самых людей, для которых важен не столько результат дела, сколько сам процесс, – и он гонял нас, будто мы готовились всю жизнь ходить на парадах или стоять в почетных караулах.

Странно, для меня все эти "приемчики" не составляли труда, будто занимался ими всю свою жизнь: переходил на строевой, выбрасывал руку к виску, делал повороты на месте и в движении. А когда отрабатывали приемы с автоматом, деревянная планка негромко, но четко пощелкивала, и Крутиков не раз ставил меня в пример.

Но были и такие, кому действительно надо было привязывать "сено-солому". Тихий, молчаливый Зеленин, "ветровик", как звали метеорологов, услышав свою фамилию, произнесенную резким фальцетом Крутикова, заливался краской и неизменно шаг отбивал с правой ноги. "Отставить!" – вскрикивал Крутиков, весь напрягаясь и вращая белками. Зеленин боязливо пятился в строй. Круглое лицо его в секунду принимало растерянное выражение. Перед тем как отдать честь, всякий раз, подняв руку к пилотке, путался, ломал строевой шаг, семенил ногами. "Назад!" – злился Крутиков и снова заставлял солдата проходить мимо себя.

Мы втайне подсмеивались над Крутиковым. Как-то в перерыве, когда разговор зашел о нем, я не удержался:

– Раньше, слышал, будто дурак – в пехоте, умный – в артиллерии, а щеголь – в кавалерии. Теперь вон Крутиков все карты перепутал: скорее всего, он первое и последнее и в то же время – ракетчик…

Солдаты загоготали – шутка пришлась по душе. Подошел Крутиков с чуточку самоуверенной, знающей себе цену улыбкой:

– Чему смеетесь? Расскажите, может, вместе веселей будет.

– Так, ничего. – Пожав плечами, я отошел. Но от меня не скрылось: Крутиков оглядел всех, улыбка сразу сникла на его лице. Понял, что речь шла о нем, и, возможно, догадался о моей прямой причастности к этому: многозначительно посмотрел в мою сторону, потом – на часы и подчеркнуто резким тоном резанул:

– Закончить перерыв, строиться!

С того дня я стал замечать, что он мне мелко платил: чаще других выделял уборщиком казармы, на занятиях по строевой подготовке, разбивая по двое, старшим в паре никогда не назначал. Иногда ловил его короткую ухмылку. Впрочем, я настраивал себя быть выше, не обращать на все его фокусы ни малейшего внимания.

Но случилось непредвиденное…

На плац тогда высыпала вся батарея – отрабатывали отдание чести в движении. Пятачок асфальта перед казармой стал тесным: мешались и путались команды, переговоры и шутки солдат сливались в общий нестройный гул.

Крутиков звонко выкрикивал фамилии, и мы гуськом проходили мимо него. Вскинув руку к пилотке, он четко, стремительно поворачивал голову и, выпятив грудь, смешно таращил круглые белесо-серые глаза. Когда наступила моя очередь, я, проходя мимо, взглянул на его лицо и, сам того не ожидая, невольно улыбнулся. Тут же заметил, как недобро зажглись крутиковские глаза. Резко, точно его дернули за веревочку, он опустил руку.

– Рядовой Кольцов, стойте! – Сделав ко мне шаг, он как-то весь напрягся, нахохлился, пшеничного цвета брови нервно шевельнулись. – Подсмеиваться? Умничать? Но… солдату надо уметь отдавать честь. – Он вертанул головой, что-то отыскивая глазами. – Вот! Телеграфный столб видите, надеюсь? Если потренироваться самостоятельно?…

Со злой усмешкой он поводил глазами – то на солдат, то на меня, – оценивая впечатление, какое произвели его слова. Внутри у меня подкатился жесткий холодок. "Столбу? Отдавать честь?" – пронеслось в голове.

– И… по всем правилам: за три-четыре шага до подхода. Ясно?

Он уже смотрел на меня веселее, предвкушал удовольствие увидеть любопытную картину. Его порозовевшие щеки, светлый шелковистый пушок на них, выдававшийся вперед подбородок были совсем рядом, я даже видел, как на висках у него пульсирует кровь. Позади нас солдаты смолкли в напряженном ожидании. Уступить было уже не в моих силах, и в то же время сознавал – надо не сорваться, выдержать.

– Отдавать честь столбу не стану.

– Что?! – Крутиков, видно, не предполагал такого ответа: глаза вытаращились, нижняя губа дергалась, будто на резинке.

– Человеку, пожалуйста. Вам или другому…

– Выполняйте приказание! – знакомым резким фальцетом, багровея, выкрикнул Крутиков. – Будете наказаны.

Его вывело из себя мое спокойствие, хотя оно мне давалось нелегко.

Что бы произошло дальше, неизвестно, но с крыльца казармы торопливо шагнула сухопарая, жердеподобная фигура старшины батареи. У него смешная для его роста фамилия – Малый.