Звездное тяготение - [39]

– Товарищи, прошу внимания. Мы собрались… Покосившись на Авилова, с удовлетворением перевел дыхание: он смотрел вперед и, должно быть, забыл о своем вопросе. Я невольно отметил и чистый китель на лейтенанте и свежую зеленую рубашку, блестевшую наглаженным, подкрахмаленным воротничком. Смуглое, загорелое, только что выбритое и даже чуточку припудренное лицо отливало бархатистой кожицей персика. Еле уловимый запах "шипра" исходил от него. Этот запах неожиданно напомнил мне о Васине. Какие у них отношения с Надей? Только ли учатся вместе? А если не "только"?… Нет, не может быть, иначе бы сказала, не вела бы себя так! А если из жалости? Обычной, человеческой? Поди залезь в душу, в эти самые потемки!… И снова перебирал в памяти разговоры с Надей, ее поведение, весь тот вечер. Отметина о нем еще жила у меня – синяя дужка подтека под глазом.

Слушал рассеянно. После вступительного слова комсомольского секретаря к трибуне выходили солдаты и сержанты. Они заранее подготовились и теперь выкладывали абсолютно правильные, гладенькие, похожие друг на друга, как шары, прописные истины. Вытаскивали из кармана тетрадные листки, пристраивали на трибунке и, вперив в них глаза, не отрывались до конца выступления. Зачинщики!… Слушатели понимали свою обреченность и хотя сидели сравнительно тихо, но интерес явно упал: кое-кто зевал; справа у стены курносый, небритый солдат, возможно после наряда, клевал носом; впереди двое, склонившись друг к другу, вели постороннюю беседу. "Вот так, как "по маслу", и пройдет вся затея?" – сквозь занимавшие меня мысли безучастно, отторженно от всего происходящего подумал я.

Лейтенант Авилов досадливо сводил брови к переносице, потирал нервно висок, позади, за моей спиной слышалось недовольное покряхтывание Сергея Нестерова. Он наконец не выдержал, задышал теплом в шею:

– Эх, шесть киловольт им в бок! Чешут по-писаному, будто колобок катают!

Но как только после очередного "зачинщика" поднялся сержант, спросил: "Кто еще хочет выступить?" – стало ясно: зачинщики все, – сразу взметнулось несколько рук.

Эти уже выступали без бумажек, "резали" напрямую и о взаимной выручке – как однажды чуть не уронили ракету, – и о тихонях и шофере-крановщике Пенько, которого так и звали в батарее "моя хата с краю". Солдаты оживились. Выходит, растопился лед.

– Ну вот это дело! – заерзал Сергей. – Это по-нашенски. Разрешите мне?

Сержант кивнул, и Сергей, торопливо, согнувшись, работая коленями, пробрался сквозь тесные ряды сидящих к столу. От возбуждения лицо его подкрасилось, улыбалось каждой жилкой, вздрагивали рыжеватые брови. Его провожали острыми напутственными словечками, шутками. "Любопытно, что выдаст?"

Нестеров положил руку на фанерную трибунку, сжал ее угол так, будто собирался раздавить в щепки, терпеливо, с улыбкой выждал тишину.

– Хорошо, правильно, что мы свернули на свои дела… А то чесали по-писаному. Точно! Думал, от скуки засохнем, в сухари ржавые превратимся.

– Верно, Нестеров!

– Нет, не в сухари, а в льдины!

Ничего не скажешь: умеют люди зло шутить!

Сергей мотнул головой:

– Точно! И в льдины бы могли… А вот о наших делах. Дружба, товарищество, говорим… Красивые, гордые слова. Как в той песне поется: "Наше слово гордое "товарищ" нам дороже всех красивых слов…" Вот и я думаю о них, думаю так: товарищ, друг – это, когда за ним в огонь и в воду, когда ради него жизни можно не пожалеть. Это первое условие. – Нестеров вдруг посерьезнел, сдвинул рыжеватые брови: – Было у нас в монтажной бригаде такое. Андрюха Земсков под токоведущий провод угодил. А друг его Геннадий Стишаев – махина, косая сажень в плечах, штангой занимался, двухпудовками, как мячиками, бывало, играл – оказался рядом… За резиновыми перчатками бежать, звонить на подстанцию, чтоб ток выключили, – значит, смерть Андрею. Смотрим: бросился Геннадий… Хана же обоим! "Стой! Назад! – кричит бригадир Сенин. – Пропадешь!" Тот только бросил: "Друг же!" – У Сергея непривычно дрогнул голос, он тише сказал: – В общем, последние слова были… Андрюху он рванул, отбросил, а сам остался на его месте. Шесть киловольт, словом. Гроб потом по особому заказу делали: трудно было поверить, чтоб такого человека не стало. А вот не стало.

Он помолчал, перебрал рукой по углу трибунки, стараясь ловчее взяться. Его на этот раз слушали в каменном молчании: никто не шелохнулся, не подал реплики.

– Ну, скажут, опять там, в бригаде… – Нестеров провел по лицу пятерней. – А вот как у нас. Сказать, чтоб совсем этот человек плохой, – не скажешь. Ну а как расценивать, хочу спросить всех? К примеру, подходит к вам человек, товарищ, говорит: "Давай, помогу, чего у тебя не получается". А тот бы грубо отрезал: рви когти, своим делом занимайся! Товарищ такой или нет?

– Товарищ цепному барбосу!

– Верно! По-ракетному попал, в точку.

– А кто такой, говори! Чего темнить?

– Ясно всем – кто!

– Не темню, точно. Догадываетесь: рядовой Рубцов…

В комнате пополз шепоток, будто ветер прошелестел листьями. "Ведь о моем с Рубцовым случае!… – подступило нехорошее предчувствие. – Зачем сболтнул?"

Солдаты вертели головами, высматривая Рубцова. Он сидел наискосок впереди, и хрящеватое, крупное, как панцирь ракушки, ухо его налилось кровью. Он нервно дергался, не решаясь ничего сказать, но вдруг подскочил, махнул рукой возмущенно: