Звёздная гавань - [63]

Мнение учительницы рисования и пения: «Очень ветрена, уже увлекается мальчиками старше себя. Но способностей небывалых. У нее исключительный музыкальный слух, может без камертона настроить скрипку, сообразительна, имеет врожденный эстетизм, однако иногда наряжает себя под замарашку. Феноменальные память, интуиция, коммуникабельность, непомерное честолюбие. Бывает агрессивна, язвительна, умеет стравливать мальчиков, может рассорить учителей. Я советовалась о ней с Гущиной, секретарем нашей парторганизации. Как быть с девочкой, пока единого мнения в педколлективе нет».

С отяжелевшей от противоречивых мыслей головой, с переполненным записями блокнотом брел я по улице к центру города. На площади, где расположены здание райкома партии, Дом культуры, я свернул к зданию горотдела милиции. В большом кабинете за столом капитан милиции наставлял офицеров. Увидев меня, узнав, что я из школы, быстрехонько выпроводил всех, усадил меня на стул возле стола.

— Ну, ну, — поторапливал меня Цыганков. — Что учителя маракуют?

— Задал ты мне задачу, — устало пробурчал я в ответ.

— Ты заодно со школой или с горотделом? — скривился Торий.

— Заодно я с девочкой Леной. Вот ведь какие дела…

— И чудненько! — Капитан встал за столом. — Ребячья фантазия не преступление! Детвора фантазирует, воображает себя пещерными людьми, жителями леса и землянок. Нас подкузьмило ружье сторожа рынка. Австриец просто пьянчуга. Он с похмелья всегда спит на службе, дети и стибрили у него двустволку. Прошу вас в газете защитить детей, а педагогов проучить. Что за мода сваливать заботы о подростках на милицию?!

В еще большем замешательстве, чем после посещения школы, ушел я из горотдела милиции. Две недели, каждый вечер запираясь в комнате (жил я в рабочем общежитии), не видя света в окне, строчил страницу за страницей, к утру разом перечеркивал все написанное. То излагал мысли Декарта о врожденных идеях, но попадал в сети «вечных истин» Платона, запутывался в терминах кантовской «вещи в себе» в отличие от той, какой она является «для нас», то бросался обрисовывать характер Лены Култуковой, и он мне не удавался. Потом нагрянул день, когда редактор потребовал от меня выращенного мною в ночных бдениях слона; за несколько минут работы он уверенной рукой отсек, на его взгляд, все лишнее, оставив малюсенький хвостик, величиной с мышку. Эту крохотную заметку-мышку ответсекретарь в тот же день загнал в угол на четвертую полосу. Поверженный в сомнения, стал я дожидаться следующего дня, когда почтальоны разнесут газету подписчикам. Мы вместе с редактором пошли в столовую, что была через улицу, он на ходу сказал, что ему звонил директор школы, возмущался оскорбительным памфлетом; на субботу намечено заседание педсовета с участием родительского комитета.

В подавленном настроении сидел я за партой в большом классе. Передо мной за столом, покрытым вишневым сукном, восседали строгие педагоги. Я чувствовал себя набедокурившим учеником. Авторитетные люди, не называя фамилий, вышучивали меня и капитана милиции Тория Цыганкова. Особенно обидным было выступление молодой учительницы Кошкиной:

— Ученица Култукова написала на стене пещеры «принцесса Тараканова». Она могла назвать себя и родственницей Юлия Цезаря. Вообразить свое происхождение от боярского рода Кошкиных может каждый. Возможно, какая-то ветвь тех бояр растворилась в простонародье, но нам важнее гордиться тем, что народ мудрее любого правителя и сам выдвигает из своей среды мудрецов и вожаков.

Запомнились слова учительницы русского языка:

— Каждый день Култукова приносит в класс номер газеты, расстилает на парте и читает заметку о себе вслух. Это издевательство над школой. Я отняла у девочки уже восемь номеров газеты. Вот вам образчик воспитания детей через печать!

Низко клоня голову к парте, я изредка кивал педагогам в знак согласия с их мнением.

Сто двадцать поэтов!

Весной я уехал из города. Мало-помалу в душе стерлись переживания по поводу скандальной заметки в районной газете, хотя я и хранил все записи о необычном побеге детей из дому.

Судьбе было угодно распорядиться, чтобы я встретился с Еленой Култуковой, когда она стала взрослым человеком. По командировке областной газеты я приехал в один сибирский районный город, поселился в гостинице. Шли дожди, проселочные дороги размокли. Выехать в колхоз было невозможно. Тракт, по которому я должен был ехать в село за тридцать километров. Закрыли, чтобы не разбивать колесами машин, и мне ничего не оставалось, как слоняться по городу.

Я забрел в проулок, где возвышался широкими стенами храм без куполов. К выпуклой абсидной стене был прикреплен деревянный щит с надписью «Клуб», а ниже висел размокший лист бумаги с расплывшимися буквами: «Лекция для родителей». Попав через высокую, тяжелую, кованную железом дверь в прохладное помещение, я отворил вторую и оказался в освещенном зале со сценой. В жестких деревянных креслах сидело семьдесят-восемьдесят девушек, по одежде легко догадаться, что это студентки местного педагогического училища. На сцене в строгом сером пиджаке пожилая важная дама неторопливыми движениями брала с трибуны книгу, открывала ее и громко читала цитату, потом растолковывала смысл. Было тихо, но председательствующий мужчина с широкой лысиной периодически позванивал карандашом по графину, призывая к тишине.