— А сколько надо? — растерянно спросила Даша.
— Двести! Это же настоящий левисы! — существо от возмущения даже сорвалось с шепота на свистящий визг.
— Ну... хорошо... — Даша снова зашелестела бумажками. — Вот еще сорок... пять. Пять потом занесу. Мне сказали сто пятьдесят.
— Да тише ты! — существо снова приоткрыло дверь в квартиру. — Жди здесь, сейчас принесу.
Дверь скрипнула, существо скрылось. Прошла минута тягостного ожидания. Потом потянулась вторая. Раздался нервный стук каблучка Даши. Наконец дверь снова приоткрылась и домашние тапочки, хлопнув пятками, переступили через порог.
— Вот, держи, — раздался хруст сминаемой газеты. — Ой, лифт едет! Прячь быстрее в сумку!
Лифт действительно загудел. Бумага зашуршала активнее, Даша принялась суетливо засовывать покупку в сумку. А существо, тем временем, снова скрылось за зверью и с грохотом ее захлопнуло.
Даша медленно спустилась ко мне на площадку. Даже в тусклом свете было видно, что она бледная. Да уж, вот, оказывается, как здесь добываются фирменные джинсы. Чтобы не «Рила» на жопе.
— Ну что, все прошло нормально? — спросил я.
— Ага, — слабым голосом ответила она. — Спасибо, что проводил.
Мы спустились на первый этаж и вышли из подъезда. Пацаны тащили к своей будущей крепости здоровенную доску. Ага, помню. Я еще тогда об гвоздь руку разодрал и не заметил, и меня мать потащила в травмпункт, ставить прививку от столбняка.
Странно. Я столько раз читал или слышал философский вопрос на тему: «Что бы вы с высоты своих лет сказали себе десятилетнему?» И разные варианты. И вот я оказался в ситуации, когда действительно могу подойти к самому себе и сказать что-то важное.
Вот только что?
Чтобы я в новый год не участвовал в создании самодельного фейерверка, а то у меня бровь выгорит? Да ну, весело было, что уж... Сделать так, чтобы я руку не сломал следующим летом? Так это получается, не ходить в овраг. И тогда я не найду там тяжеленную ужасно старую трехкопеечную монету, что меня на две недели сделало звездой двора. Ходил в гипсе и всем показывал гордо. А гипс потом мне друзья расписали всякими пожеланиями, я даже не хотел его выбрасывать. Или что? Что-то более глобальное?
Акции купить? В приватизации поучаствовать?
Ха-ха, вот прямо так и вижу. Подходит странный дядя, отводит меня в сторонку и начинает рассказывать что-то про акции. Знать бы еще, что. Можно подумать, я в этом сейчас разбираюсь и смогу в трех словах объяснить десятилетнему себе, как поучаствовать в разделе пирога и отхватить себе кусочек какой-нибудь бесхозной собственности. Можно подумать, я в этом что-то понимаю. «Эй, пацан, поступай на эконом, ну ее в жопу эту историю вместе с журналистикой!» — может так сказать?
— Ай, тут гвоздь! Варежку порвал!
— Ой, у тебя кровь, иди домой, надо йодом намазать!
— Да ладно, ерунда, заживет! Давай вот сюда ее перетащим...
Я фыркнул и повернулся к Даше.
— Ну что, куда теперь тебя проводить? — спросил я.
— До Привокзальной, — она поправила натянула пушистые варежки.
— А ты не хочешь посмотреть, что приобрела? — я кивнул в сторону ее сумки.
Глава двадцать первая. Что я делал прошлым летом?
— Вот видишь, все в порядке! — сказала Даша, разворачивая бумагу. — Новенькие, даже упаковка не тронута!
— Покажи, как они целиком выглядят! — попросил я. Про всякие разводки фарцовщиков я и в детстве слышал, да и потом много читал. — Всегда о таких мечтал, хоть посмотреть теперь
Даша посмотрела на меня иронично, с этаким превосходством. Потом аккуратно вскрыла пакет. Осторожненько так, стараясь чтобы полиэтилен особенно не пострадал. Глядя, как она бережно обращается с упаковкой, я вспомнил одну из ненавистных обязанностей своего детства — стирать полиэтиленовые пакеты. Ох, как я это ненавидел! Сколько этих прозрачных сволочей, от которых категорически не хотел отмываться жир, я намеренно испортил, чтобы потом на голубом глазу сообщить маме, что он и был рваный, зачем его мыть? Но мама в своей страсти сохранять все и вся была упорна и настойчива. Какая-то еще более рачительная подруга подсказала ей способ чинить рваный полиэтилен при помощи раскаленной над плитой вязальной спицы. Так что рваные пакеты мне тоже приходилось мыть. А потом развешивать сушиться на веревочке, натянутой через всю кухню...
— Что это?! — Даша держала в руках одну штанину джинсов, а ей под ноги упал какой-то хлам — старые треники, детские ползунки, кусок вообще непонятной тряпки. — Какая гадина!
Даша рванула ручку подъезда, и ее каблуки загрохотали вверх по лестнице. Я пошел следом. Девушка давила на кнопку лифта с такой силой, как будто хотела ее вдавить внутрь стены. Она уже светилась оранжевым, а лифт неспешно гудел откуда-то с верхнего этажа.
— Вот сволочь! Мошенница! — шипела Даша. — Сейчас я ей устрою! Сейчас...
Лифт еще даже двери раскрыть не успел, а Даша уже кинулась между ними протискиваться. Она была бледной, кусала губу и едва не плакала. В руках все еще сжимала джинсовую штанину.
На девятый этаж она бежала, перескакивая через ступеньку. И даже ни разу не споткнулась, несмотря на высокие каблуки.
Звонок залился непрерывной трелью, но за дверью стояла гробовая тишина.
