Звезда печального счастья - [8]

Карьера его была молниеносна, как будто что-то сверхъестественное вмешивалось в его судьбу. Бедняк из старинного разорившегося рода, Аракчеев пришел в кадетский корпус в рваном мундире с отцовского плеча, растрепанных сапогах, на два размера больше его ноги, в стиранных рубашках и манишках, старательно скрываемых под мундиром. Все в корпусе издевались над бедняком, но смолкали, когда Аракчеев отвечал на вопросы экзаменаторов. Блестяще закончил он курс, отличием, усердием и блестящими знаниями заменяя сапоги и разношенный мундир. Его оставили при корпусе обучать молодых кадетов математике и экзерциции.

Император Павел Первый сам хорошо знал математику, артиллерию и фортификацию и сразу же по выходе Аракчеева из корпуса обратил внимание на его выдающиеся знания. В 1792 году наследнику престола, затворившемуся в Гатчине, понадобился расторопный и умелый артиллерист. Ему рекомендовали Аракчеева. И не ошиблись в выборе. Он не только великолепно знал все, что было известно об артиллерии в то время, но неукоснительно соблюдал все уставные правила, слыл самым дисциплинированным из поручиков, воинская дисциплина была для него самым святым на свете.

Не скоро стал Аракчеев ближайшим другом и советником Павла, не хотел он выдвигаться вперед лестью и притворством. Но специалист своего дела, умелый руководитель своих подопечных, любящий во всем строгость и точность, Аракчеев стал незаменимым Павлу при его смотрах «потешного отряда», заведенного наследником в Гатчине по примеру великого Петра, учениях и разводах, маневрах и потешных боях.

Отец Александра умел отличить людей способных, был сам умен и тонок душой и прикипел к артиллеристу душой. Еще в Гатчине Аракчеев стал полковником, а при восшествии Павла на престол произведен был в генерал-майоры и назначен военным комендантом столицы. Не забыл его Павел и в день коронации. Старинный обедневший род украсился баронским достоинством и лентой святого Александра Невского.

Баронский герб Аракчеев сделал просто и без особых завихрений, принес его на утверждение императора. Павел начертал на нем собственноручно девиз нового баронского рода: «Без лести предан»…

Забыты были растоптанные сапоги екатерининских времен, рваный отцовский мундир. Имение Грузино с двумя тысячами душ крепостных сделало Аракчеева богатейшим человеком. Но он не привык к роскоши, и исправный мундир служил ему многие годы, а сапоги он ремонтировал чуть ли не собственными руками.

Имение было громадное, некогда оно принадлежало Александру Меншикову, украшено было статуями, озерами, арками, великолепными цветниками, но Аракчеев преобразовал в нем все, не оставив и следа от той роскоши, что царила здесь, — он был человек дела, работы, и праздное препровождение времени не стало чертой его характера. Он работал и работал, в этом была его жизнь и главная забота.

И работа приносила ему плоды. Менее чем через год Павел возвел Аракчеева в графское достоинство и назначил начальником всей артиллерии армии. Для нового графа это была снова работа, работа и работа. Но нелепый случай свел все его труды к нулю…

Свято чтил Аракчеев служебный долг. И только единственный раз за всю свою жизнь изменил взятому еще с юности правилу.

Брат Аракчеева Андрей Андреевич командовал артиллерийским батальоном, и солдаты его несли службу в карауле у старинных штандартов и великолепной колесницы для перевозки этих знамен.

Один из солдат, юный и ретивый служака, срезал с колесницы золотой галун и золотые кисти, надеясь поживиться. Император с особенным вниманием относился к колеснице и сразу увидел недостающие кисти и галуны. Взбешенный, обратился он к Аракчееву и взревел:

— Кто был в карауле?

И тот пролепетал, что караул содержался от полка генерала Вильде. Никак ему не хотелось, чтобы брат попал в руки разгневанному и взбешенному императору.

— Немедленно исключить из службы! — проревел Павел.

И генерала выкинули из полка.

Но Вильде был настолько ошеломлен своей отставкой, что обратился к камердинеру и брадобрею Павла Кутайсову, рассказал случай и попросил защиты и помощи.

Кутайсов открыл императору глаза.

В тот же день Аракчееву пришлось покинуть столицу, сдать все дела и запереться в своем Грузине.

Свято верил Александр, что, будь Аракчеев в столице, не пришлось бы ему мучиться всю жизнь угрызениями совести, что он смог бы спасти отца, не допустил бы его смерти…

Но он тут же одергивал себя — ведь это он сам перенес на день исполнение заговора. Только через день должны были стоять на карауле в Михайловском замке верные ему семеновцы, а не солдаты Преображенского полка, стоявшие горой за Павла. Солдаты всегда любили Павла — он запрещал наказывать их, строго взыскивал с командиров, и солдаты называли его отцом родным. Семеновцами командовал сам Александр, и все методы отца применял в своем полку. Он знал, что они не выдадут его…

Так что и Аракчеев не помог бы отцу, горько усмехался он сам себе. Не было речи о смерти Павла, но она подразумевалась между слов…

Он всегда при встречах с Паленом обходил этот деликатный вопрос и воображал, что переворот может совершиться бескровно. Он дал даже письменное согласие на заговор и знал, что, стоит отцу лишь заикнуться, и он все ему откроет, все и всех выдаст, и дрожал за себя. Но отец вел себя так, словно все в его семье были ему кровные враги. А ведь когда-то он был нежным и любящим отцом, он был добр к сыновьям и бесконечно предан дочерям. У него была огромная семья — десять здоровых, пышущих энергией детей: четверо сыновей и шесть дочерей. Он любил их всех, и в Гатчине собирался большой стол, за который садилась вся семья, преданная, любящая, откровенная. Только вот Александр с Константином рано приучились к двоедушию. Екатерина забрала их от родителей, едва они успели появиться на свет, и, как и Елизавета, не позволяла родителям видеться с ними по целым месяцам. И как же разнилась атмосфера в этих дворцах — в Царском Селе и Зимнем, где властвовала очаровательная и шумная Екатерина, его бабка, и мрачный насупленный замок в Гатчине, где на каждом шагу стояли полосатые будки, выкрашенные в черный и белый цвет, и вытянувшиеся будочники, одетые в мундиры по прусскому образцу. Словно бы попал в другой мир Александр, когда бабка наконец, уже в шестнадцать лет, позволила ему бывать в Гатчине. В мрачном аскетическом быту отца Александр отдыхал душой от бесконечных балов и куртагов бабки, от этой выставки на обозрение всему свету, здесь он мог быть самим собой и не стесняться в выражениях и не делать двоедушных комплиментов бабкиным фаворитам и приспешникам. Здесь была семья, живущая частным образом, далекая от придворных интриг, фижм и пудреных париков, сверкания бриллиантов и отблесков тысяч свечей. Семья…