Звезда Парижа - [77]

— Довольно, — прервал он ее ледяным тоном. — Я никуда убегать не собираюсь, и не надоедайте мне бесполезными разговорами.

У него не было сил больше с ней говорить. Во-первых, в кошмарной ситуации оказался он сам — пожалуй, кошмарнее еще не бывало. Даже четыре с половиной года назад, когда сразу после Июльской революции его посадили в тюрьму, над ним не нависала большая опасность. Ибо тогда против него не было никаких доказательств, а теперь оказывалось, что всё, чем он нехотя занимался, подчиняясь давлению роялистов, находилось под пристальным наблюдением Жиске и Делессера, этих, как надо было понимать, любовников Адель.

Между делом, лежа с ним в постели, она натравила этих полицейских псов на след Мориса д'Альбона — просто так, из беспричинной, пустой ненависти к Мари. А его, Эдуарда, она, оказывается, предпочла отдать полиции, но только не отдать Мари, так, будто он ее вещь и она им распоряжается. К тому же, было трудно представить, что станется с его матерью, как она переживет подобное потрясение.

Во-вторых, его поражала сама подлость ее поступка. От Адель он такого не ожидал. В его глазах она была красивой, чувственной, нежной и тонкой женщиной, которая родилась не в той среде, где нужно было, и которую он сбил с пути истинного. Из злости, из мести или по недомыслию она и вела ту жизнь, о которой столько говорили. Грязные сплетни, которые о ней ходили, так не согласовывались с образом Адель, оставшимся в его памяти, что он в них попросту не верил, наивно полагая, что знает ее лучше, чем кто бы то ни было. И теперь ее губы, красивые пленительные губы, сами подтверждали эти слухи. В его душе закипела ненависть и даже некоторое отвращение — да, отвращение к тому, что он спал с ней, доверял ей, говорил «я люблю тебя» — и, в ярости оборачиваясь, Эдуард сказал:

— Я вижу, вы не собираетесь уходить. Не знаю, что вы намерены делать здесь в дальнейшем, однако, я думаю, вас не удивит, если уйду я. Это, как вы понимаете, теперь самое естественное, чем может окончиться наша великолепная встреча.

Адель, прежде сидевшая молча и молившая Бога, чтобы граф де Монтрей сжалился над ней, содрогнулась. Лучше, чем даже сам Эдуард, она почувствовала его отвращение, его брезгливую холодность, и это было так, как если бы ее больно хлыстнули кнутом. Так больно, что она даже не сумела ничего сказать, глядя, как Эдуард собирает свою одежду и уходит в другую комнату. Оставшись одна, Адель некоторое время продолжала сидеть, чувствуя себя полностью раздавленной. Потом у нее мелькнула чудовищная мысль, что он может действительно уйти, раз даже не взглянул на нее! Уйти, ненавидя ее! А за что? Ну да, она такая, она виновата, ей нет прощения, но ведь всё это она сделала по глупости, только по глупости! Да, она не идеальна, но ведь она так любит его! Неужели ее любовь не заслуживает даже самой малости снисхождения?!

Эдуард рывками завязывал галстук, когда вбежала Адель, босая, закутанная в простыню, с искаженным от боли лицом. Он обернулся. Какой-то миг они молчали смотрели друг на друга: он холодно, она — умоляюще. Потом Адель прерывающимся голосом проговорила:

— Эдуард, но ведь так делать просто нельзя.

— Это вы мне говорите?

— Я хочу… хочу, чтобы вы хоть немного меня послушали. Вам нельзя сейчас идти домой. Вас арестуют. Они ждут вас еще с вечера, зачем же поступать так неосторожно? Я умоляю вас, позвольте мне позаботиться…

Он в ярости прервал ее;

— А мои друзья? О них вы тоже позаботитесь? Или нет? Или ваше раскаяние так далеко не простирается?!

— Я ничего не могу для них сделать. О Боже, да и что они мне? Мой дорогой, я только вас люблю, я не могу без вас жить!

— Довольно! — воскликнул граф де Монтрей, теряя всякое терпение. — Вашего бесстыдства с меня довольно. Вы напрасно судите обо мне по себе: я, может быть, и эгоист, но некоторое понятие о чести у меня есть. Вы донесли на моих товарищей и еще смеете спрашивать, на что они вам?! Прелестно, черт побери! — В крайнем бешенстве он добавил: — Вы многое заставили меня сегодня сделать, многое, о чем мне теперь стыдно вспоминать, но того, чтобы я бежал или отдался под ваше весьма назойливое покровительство — этого вы от меня не дождетесь. Вам лучше уйти, мадемуазель, и если вы действительно раскаиваетесь, делайте это в церкви, а не передо мной!

Она слушала, бледнее все больше, и вдруг, после его последних слов, ее охватило такое возмущение, что на миг помутилось в голове.

— А, вы жалеете! — вскричала Адель в таком отчаянии и так пронзительно, что у нее самой зазвенело в ушах. — Вы жалеете, что сказали мне «я люблю тебя»! Ну как же! Конечно! Теперь я таких слов не достойна. Теперь вам стыдно, что вам было со мной хорошо! — Дыхание у нее прерывалось; она говорила, сжимая от возмущения кулаки. — Да, теперь я кажусь вам подлой. Еще бы, я была такая подлая, что рассказала вам обо всём, хотя могла бы молчать и никто на свете не узнал бы, почему вас арестовали! Да, никто! А я — я плохая. Это так. Я многое сделала плохо, и сделала нарочно. Хотите знать что-то о моей жизни? Или, может быть, придете в ужас? Я предала не только вас, но и Жиске, который был моим другом, и замуж вышла только для того, чтобы подстроить скандал. Делессер стал префектом благодаря моему предательству! А Морис, этот ваш приятель? Я с самого начала хотела его уничтожить, и я это сделала! А Мари? Вы хоть знаете, как я ее ударила? Правой рукой, изо всей силы, бриллиантовым кольцом по виску? Да, это всё я сделала. Я такая. Ну и что ж? В чем моя вина, если я так люблю вас? Видит Бог, я желала бы от этого наваждения избавиться, но ничего не выходит! И делала я все эти пакости, может быть, по глупости, а еще потому, что не хотела отдавать вас, Эдуард, и я никому вас не отдам, пусть она будет даже лучшая женщина в мире, потому что потерять вас для меня — это всё равно что умереть!