Звезда Парижа - [43]

— Верно, цена подходящая, — прокомментировала практичная Жюдит, пожимая плечам.

Таким образом, у мадемуазель Эрио появился новый источник доходов — пение. Кроме этого, конечно, приходилось позволять чуть ли не девяностолетним старикам гладить себя и ласкать, но за такие деньги на это можно было согласиться.

И даже тогда, когда австриец князь Когари в весьма туманных выражениях намекнул ей, что, хотя сам он мало что может, ему и его друзьям было бы чрезвычайно приятно посмотреть со стороны на утехи влюбленной пары — имелось в виду, не может ли Адель устроить им такое зрелище, она ответила, пожимая плечами:

— Я подумаю над этим, дорогой князь. Правда, это будет стоить довольно дорого.

— Я и мои друзья готовы платить, — заверил Когари.

— Если мне удастся найти мужчину, который согласится на это, ваше желание будет исполнено, не сомневайтесь.

Внутренне она испытывала глубокое отвращение и к тем, кто покупал ее за сто тысяч франков, и к этим старым сладострастникам, разрушающимся от любви к пороку, но это отвращение она так тщательно спрятала в тайниках души и тела, что и сама не всегда его сознавала. Вообще-то к любым желанием человеческого естества Адель относилась снисходительно и всякие причуды могла понять, но принимать все это на одну себя — это было не слишком легко. Ее поддерживали только мечты: заработать много, очень много денег, иметь не меньше полумиллиона ренты и на этом бросить свое занятие. Вся эта жизнь, которую приходилось вести, мужчины, не вызывающие в ее теле отклика, необходимость искусно изображать страсть и имитировать наслаждение — это было чересчур тягостно. Она почти никогда не чувствовала себя самой собой, всегда изображала кого-то.

И, конечно, она до сих пор была зависима, хотя и говорила обратное. Адель верила, что лишь тогда сумеет стать хоть чуть-чуть счастливой, когда получит право жить, как ей заблагорассудится, будет невероятно богатой и сможет выбирать для постели лишь того мужчину, который ей нравится.

Но до материального благополучия, а тем более несметного богатства было далеко. Безумные траты очень легко уничтожали три четверти сумм, которые она зарабатывала. Приемы, которые Адель устраивала по четвергам, тоже стоили очень недешево. К тому же, у нее было пристрастие ко всему самому роскошному, самому дорогому. Прослышав от опытных модисток, что в моду входят нескромные платья для верховой езды из белого индийского муслина, она приобрела несколько штук разных фасонов. Каждый такой наряд стоил три тысячи. И так было во всем. Она добивалась, чтобы самые богатые женщины ничем не могли ее удивить или похвастать тем, чего у Адель не было, но это наносило очень ощутимые удары по ее карману. Твердой основы, капитала, с которого можно было бы получать доходы, она не имела. Приходилось работать и работать, кокетничать и завлекать без конца, беззастенчиво грабить всех, кто только попадался под руку, дабы закрыть все дыры, поддержать соответствующий уровень жизни и что-то накопить.

Жизнь превращалась в сплошную бесконечную круговерть, в которой смешивались ночь и день. Просыпаясь поздно утром, она точно знала, что намечено на вечер, и подобное расписание было составлено на месяц вперед. Недолгие часы уединения, которые она выкраивала, приходилось использовать для сна — без этого она не могла бы всегда хорошо выглядеть, — и для того, чтобы без конца лелеять и совершенствовать свое тело. В прихожую мадемуазель Эрио стекались торговцы со всего Парижа: несли новые духи, кремы, краски, мази, эликсиры, драгоценности. Она выбирала очень тщательно и торговалась за каждую тысячу франков… На раздумья над своим существованием у нее не оставалось времени, и этот бешеный круговорот спасал Адель от горьких мыслей, ибо жизнь ее оставалась бесцельной, пустой и одинокой.

Лишь один раз она очнулась, немного призадумалась, и это случилось, когда Тюфякин за завтраком, отложив в сторону утреннюю газету, проговорил:

— Какой ужас. Не могу представить… Дорогая Адель, господин де Пажоль — это тот самый, что бывал у нас?

— Да, — ответила она довольно равнодушно.

— Такой молодой человек! Он, кажется, был влюблен в вас?

— Да, был. И ужасно надоедал мне. Не люблю столь восторженных юношей.

— Представьте, — сказал Тюфякин задумчиво, — он, оказывается, ограбил своего родственника, попал в тюрьму, а позавчера, за день до суда, покончил с собой.

Журналисты пишут, что он не желая навлечь позор на имя де Пажолей. Ах, Боже мой, вот уж действительно грустная история.

Адель какое-то мгновение молча смотрела на князя, ничего не понимая, потом медленно развернула газету и сама прочла заметку. Тюфякин не ошибся. Сообщали о самоубийстве молодого драгуна.

Она долго думала об этом случае. Никому не подавая виду, Адель была ошеломлена этой гибелью очень сильно. Во-первых, окружающие люди, включая Альфреда, казались ей по привычке такими мелкими, что она и мысли не допускала, что кто-то из них обладает мужеством, необходимым для такого шага. Во-вторых, она с досадой ощущала, что к этой грустной истории причастна и она сама. Многие бы имели право сказать, что именно из-за нее эта трагедия и разыгралась.