Звезда надежды - [16]

— Если я не стану картографом, матушка, Порядок от этого пострадает не больше, чем от твоих цветочков у бани, которые ты посадила вместо капусты. — Фирл мило улыбнулся матери.

Керис не стала дожидаться окончания разговора; она повернулась и вышла из кухни, стиснув кулаки, чтобы не дать воли гневу.

«Как все несправедливо!» Гнев заставил Керис расплакаться. Ужасно несправедливо! Она ведь все отдала бы, чтобы стать картографом. Все на свете!

Девушка отправилась в конюшню, как всегда делала, когда была чем-то огорчена. Присутствие животных успокаивало: две переправные лошади сонно жевали сено в стойлах, куры рылись в соломе, полудикая дворовая кошка приоткрыла глаза, но, убедившись, что опасности нет, уснула снова, уткнув нос в шерсть. Трудно было испытывать пламенный гнев, когда Игрейна и ее соседка по стойлу, Туссон, начали отталкивать друг друга в надежде получить лакомство из хозяйского кармана.

Однако на этот раз времени, чтобы остыть, у Керис не оказалось. Как только она подошла к Игрейне, солнечный свет, льющийся в дверь конюшни, загородила фигура Фирла; он, должно быть, вышел из дому сразу вслед за сестрой.

Керис повернулась к нему, не в силах больше сдерживать слезы и ярость:

— Как мог ты так поступить с мамой? В этом ведь не было нужды — особенно теперь, когда она так слаба и так горюет по отцу. — Дворовая кошка, испуганная прозвучавшим в голосе девушки гневом, предпочла спрятаться за мешками с овсом.

— Ты предпочла бы, чтобы я ей лгал? — равнодушно пожал плечами Фирл. — Ты, Керис, мечтательница и не любишь смотреть в лицо фактам. Будь я проклят, если сделаюсь картографом, и мне все равно, кто об этом узнает. Лавка станет таверной. Мы будем продолжать продажу карт до осени, как всегда. Но в Неустойчивость я не отправлюсь, и к зиме тут будет пивная. Я назову ее «Приют картографа».

Керис от злости даже задохнулась.

— Но матушка…

— К тому времени умрет, — грубо бросил Фирл. — И она об этом прекрасно знает.

— Да заберет тебя леу, Фирл, что ты за бездушный подонок!

— Да нет — я просто практичный. А быть практичным — значит смотреть в лицо фактам: из меня никогда не получится картограф, да я никогда и не собирался им становиться. Мать проживет всего несколько недель, если не дней, а тебе, сестренка, нужно искать себе пристанище. Хочешь остаться тут и стать моей домоправительницей — что ж, можешь, но имей в виду, что я собираюсь жениться, как только найду смазливую и покладистую девицу. И помни: твои пятьдесят золотых приданого кому попало я не отдам.

— Это мои деньги!

— Ничего подобного. Они предназначены твоему мужу. Как только отец погиб, они по Закону стали моими, пока я согласен содержать тебя и мать. Ну так я и содержу. Однако я не обязан давать тебе в приданое больше двух золотых. Я собираюсь использовать денежки на то, чтобы превратить лавку в таверну. Да и на взятки уйдет немало — законник не станет помогать меньше чем за десять золотых. Так что какая разница: просто ли я заберу пятьдесят монет, или они достанутся как твое приданое Харину — все равно они пойдут в дело. Я думал помочь тебе найти мужа, вот и все.

— Не собираюсь я замуж — а уж за типа вроде Харина и подавно!

— Ну вот опять — я же говорю, что в тебе практичности ни на грош. Что еще можешь ты сделать? Ты не можешь стать картографом, потому что это запрещено Законом; даже если бы кто-нибудь и стал покупать карты у женщины, ни одна женщина в одиночку и недели не протянет в Неустойчивости. Более того, Закон ясно говорит, что ты должна выйти замуж, но ты и не пытаешься никого себе найти. Керис, поверь: для девицы с твоей наружностью и Харин — подарок судьбы.

Слова брата больно задели Керис. Чувствуя ее гнев, Игрейна забеспокоилась и громко фыркнула.

— Он скользкий, как водяной червяк! Я за него не выйду, даже если бы он еще сотню золотых приплатил!

— Тебе решать, — пожал плечами Фирл. — Мне все равно: я свое получу так и так.

Его безразличие охладило горячность Керис. Она глубоко вздохнула, склонила голову к плечу и с изумлением посмотрела на брата, как на знакомый предмет, неожиданно оказавшийся сильно подпорченным.

— Ну да, понятно… Тебе и в самом деле все равно. Как это я не замечала раньше! Ты совсем ничего не чувствуешь. Не горюешь ни по отцу, ни по матушке, верно?

— С чего бы мне горевать? Они никогда не интересовались моими чувствами. Я всегда только и слышал: «Сделай это, Фирл», «Сделай то!», «Учись чертить карты, Фирл!», «Неси теодолит!», «Отправишься со мной в Неустойчивость, Фирл». Ну а теперь я могу сказать «нет». И я не горюю о том, что их время кончилось, а мое наступило. Ни печали, ни сочувствия к ним у меня нет. Впрочем, я не Приспешник, Керис: с вами обеими я поступлю, как положено, но на большее не рассчитывай.

Девушка была странным образом заворожена проявлением такой полной бесчувственности.

— А я? Что я тебе сделала, чтобы ты так легко отмахнулся от меня?

— Ты и правда не знаешь? Неужели тебе никогда не приходило в голову, каково парню, когда его младшая сестренка все делает лучше, чем он? Ну так я тебе скажу, Керис: это очень обидно. Я ненавидел тебя за то, что ты лучше чертила карты, что ты научилась метать ножи, что ты более метко стреляла из лука, что переплывала пруд быстрее, чем я. Тебе еще повезло, сестренка. Будь ты мальчишкой, я, наверное, убил бы тебя. Теперь детская ревность не мучит меня, и я давно научился показывать всем, какой я хороший брат, но не жди, что я из кожи вон полезу, чтобы тебе помочь. Этого ты не дождешься. — С беззаботной и равнодушной улыбкой Фирл вышел из конюшни. Керис видела, что никакой ненависти к ней брат не испытывает — просто полное отсутствие интереса, — и не могла решить, что хуже.