Звезда на содержании - [25]

– Это вы о ком? – вмешался в разговор хозяин дома. – Какая такая соперница завелась у нашей этуали?!

– Да племянница актеров Аксюткиных, недавно блеснувшая в «Оливии и Помпилии».

– Аксюткина? – захохотал Кравцовяков. – Не самая лучшая фамилия для актрисы. Самсонова, на мой взгляд, тоже не бог весть что, куда лучше была б Гиацинтова, или Белокурова, или Синевзорова какая-нибудь...

– Да бросьте пошлости говорить, – отмахнулся Проказов, и Хвощинский вновь подивился прихотливости судьбы, потому что этим явным оскорблением обидчивый и заносчивый Кравцовяков совершенно не оскорбился, а только хохотнул смущенно и руками развел: мол, извините, господа хорошие, не учен! – Фамилия у этой новенькой вполне приличная – Нечаева. И, надобно сказать, в роли Помпилии она весьма удачно дебютировала. На мою милочку Наденьку никто и смотреть не хотел. А впрочем, господа, мы сюда не затем же пришли, чтобы театральными впечатлениями обмениваться. Продолжим же. Кто-нибудь еще желает ставить в штосс, а то лучше в польский банчок метнем карточку?

Хвощинский, раздосадованный, что интересный разговор завершился, завозился в своем кресле перед камином, как вдруг услышал задумчивый голос рядом:

– А ведь я вас где-то видел прежде...

Константин Константинович повернул голову. Около него в кресле сидел тот самый молодой человек – русоволосый, в небрежном платье.

– Точно, видел! – повторил он. – Но где?

– Прежде вы меня вон за тем столом видели, – махнув рукой в сторону карточного стола, неприветливо сказал Хвощинский, который никогда не напивался и пьяных не любил. – Мы с вами наперебой денежки просаживали в пользу господина Проказова. Запамятовали, что ли? Так пить надо меньше!

– Эх, с Колькой как свяжешься, так меньше нипочем не получается, – грустно вздохнул молодой человек. – Нипочем! Он меня заставляет. Я пить не люблю, будь моя воля – в рот бы ни капли не брал. Мутит меня с винища и с табачища. А он меня чуть не силком принуждает. Прилипнет как банный лист... а потом меня словно злая сила какая-то буяет, истинно сказать. Напиваюсь добела, в драку лезу, а то вот в веселый дом меня недавно завезли. Сюда зачем-то притащили... опять карман пустой. Когда еще дяденькино наследство получу, да и то неведомо, получу ли. А покуда слава дурная ко мне липнет, прослыл уже небось прожигалою жизни завзятым. А я ведь не таков. Не таков Петруша Свейский! Это я, – пояснил он как бы в скобках и для наглядности даже несколько раз ткнул себя пальцем в грудь. – Петруша Свейский – мое имя. Я человек добрый, смирный, я о любви и нежности мечтаю. Чтобы встретить барышню чудную, нежную, красивую, а главное, умную... Кукла разряженная мне и даром не нужна. Но я хочу, чтобы меня за мои собственные качества полюбили, а не за наследство дяденькино, понимаете?

Хвощинский, у которого по вполне понятным причинам слово «наследство» вызывало сейчас особое любопытство и который весьма внимательно слушал Свейского, иронически хмыкнул. На его взгляд, полюбить сего господина было совершенно не за что, да и наследство должно было оказаться совершенно баснословным, чтобы сделать его привлекательным в глазах порядочной особы женского пола. Во всяком случае, обсуждение личных качеств Петруши Свейского его не привлекало, поэтому он свернул разговор в более интересное русло:

– А почему вы говорите, что неведомо, получите ли наследство? Его кто-то у вас оспаривает?

– Да не то чтобы оспаривает, – пожал плечами Свейский, закуривая, причем не сигару, как заметил Хвощинский, а начавшую входить в моду папиросу, вставленную в мундштук остзейского янтаря, – тоже модную и весьма дорогую новинку. Хвощинский оценил изящество штучки и подумал, что, ежели поганить рот о табак не нужно, то вполне можно и ему взять элегантную привычку поигрывать дымными кольцами и этак небрежно руку с папироской на отлете держать. – Наследственное завещание этак составлено, что все деньги – весьма немалые – остаются нам пополам с кузеном моим, вот с этим вон красавчиком. – Он ткнул в сторону Проказова. – Ну, казалось бы, чего проще, взять бы да и поделить состояние на двоих, так ведь нет, дяденька присовокупил условие какое-то, кое поверенный его от нас в секрете держит. Вроде бы если до такого-то числа, нам неведомого, это условие кем-то будет выполнено, то деньги одному из нас перейдут, только неведомо опять же, выполнившему его или наоборот.

– Что за несуразица! – удивился Хвощинский.

– Истинная несуразица! – согласился Свейский. – Только теперь Колька Проказов всюду меня за собой таскает, чтобы я не дай бог потихоньку от него то дяденькино условие не выполнил... или, наоборот, выполнил, тут сам черт не разберет.

– Не пойму, к чему это сложности такие, – с неудовольствием сказал Хвощинский, которому мигом вспомнились его собственные сложности в связи с осмоловским наследством, и настроение снова скисло.

– Да дяденька наш, видите ли, перед смертью спятил, – словоохотливо пояснил Свейский. – Он жил всю жизнь не то чтобы недостаточно, а вынужден был бережливость соблюдать, ну и от бережливости, видать, нажил себе язву желудочную. И вот когда доктора сказали ему, что жизни его осталось всего ничего, он возьми да и получи деньги, причем весьма немалые! Деньги эти достались ему после смерти престарелой кузины, которая всю жизнь была в него влюблена, а он оставался к ней совершенно равнодушен. Она из-за этого старой девой и осталась, что он на нее и глядеть не хотел. Дяденька, узнав об этих деньгах, которые теперь ему и не нужны были, спятил, в уме повредился – ну и решил устроить так, чтобы его наследникам жизнь тоже медом не показалась. Вот и начудесил невесть чего. А мы с Колькой страдай теперь!