Звезда на одну роль - [24]

— Сколько? — спросил Данила.

Следующим его вопросом было:

— Что я должен делать?

Они сидели в этой самой комнате, под насмешливо-рассеянным взглядом Мастера. Выслушав Верховцева, Данила промолвил:

— Ты сумасшедший.

— А ты? — спросил Верховцев.

Данила засмеялся, и смех его был красноречивее всяких слов.

Данила и привел к нему Олли. Это случилось в октябре, как раз перед приездом синьоры Бергони. Он просто привел его в этот дом за руку и сказал:

— Познакомься, это мой Олли. Он все знает. Он согласен.

Верховцев, едва увидев этого юношу с золотистыми волосами, изящной фигурой и свежим розовым румянцем на щеках, такого тихого, светлого, ясного, мысленно вознес хвалу Мастеру. Тот оказался, как всегда, прав: образы, созданные чьим-то воображением давным-давно, оживали прямо на глазах.

Олли, и это даже не надо было проверять по старым фотографиям, походил на того, ради которого Мастер, Великий Мастер, Король и Знаток Жизни, принес в жертву все. Все — покой, имя, богатство, славу, честь, успех, творчество.

Олли оказалось уменьшительным именем от Ольгерда. Он был по паспорту литовец, а по крови — на четверть поляк, на четверть швед и на две четверти потомок славного Гедимина. Говорил он по-русски чисто и правильно, с едва уловимым металлическим акцентом.

Семья его, точнее, жалкие ее остатки, бежала из Литвы после девяносто второго года. Его дед был убежденным и высокопоставленным коммунистом. В двадцатых он устанавливал советскую власть в Сибири, в тридцатых был председателем балтийского отделения Коминтерна, в сороковых боролся с буржуями у себя в Литве. В девяностых этот ровесник века, доживавший свои дни на правительственной даче в окружении нянек и слуг, переживший всех своих детей и внуков и имевший в качестве единственного наследника правнука Ольгерда, с грехом пополам учившегося в Ленинграде в балетном училище имени Вагановой, в одночасье собрался и покинул Литву, заявив, что с новыми буржуями и недобитыми кулаками он не желает иметь общее небо над головой.

После смерти деда Ольгерд не собирался возвращаться туда, откуда его дряхлому предку пришлось уносить ноги. В течение трех последних лет они с Данилой были любовниками и жили в квартире, некогда выделенной старому литовскому большевику из питерского жилфонда.

— Квартиру на Неве вы можете продать, — сказал им тогда Верховцев. — С этого момента вы живете и работаете у меня.

* * *

— Значит, ты надеешься так быстро найти замену? — переспросил он. — А как с тем поручением?

Данила молча прикрыл глаза, давая понять, что все исполнено.

— Ладно. — Верховцев откинул со лба длинную прядь светлых, остриженных в форме каре волос. — Лели сказала, что привезли новое напольное покрытие. Надо выбрать цвет. Тебе придется снова потрудиться. Увы, эту работу я не могу доверить никому, кроме тебя.

Данила усмехнулся, раздул ноздри точеного носа, вбирая в себя острый, волнующий аромат духов, клубившийся в комнате.

— Я возьму молоток и гвозди.

Верховцев легко поднялся с кресла. Голос Фредди Меркьюри внезапно умолк — запись кончилась. Верховцев медленно приблизился к портрету Мастера, с минуту разглядывал его, затем нажал ногой на напольный выключатель. Электрическое солнце погасло. Они вышли, позабыв отключить светильник в виде стеклянного рыцарского меча, выхватывающий из мрака искусственную зелень плюща и темный пурпур бегоний, а также маленькую серебряную табличку, привинченную к портретной раме: «Оскар Уайльд. 1893 год».

Глава 7 ЗЛОВЕЩАЯ СТАРУШКА, КНЯЗЬ И ДРУГИЕ

Среда началась кроваво. С утра пораньше в пресс-центре трезвонил телефон.

— "Времечко", — сообщил Горелов. — Они туда съемочную направляют. Но наша телегруппа уже на подходе. Всех опередят: и второй канал, и «Скандалы», и «Хронику», и «Дважды два». Сюжетец наш будет.

Катя поежилась. «Сюжетец» заключался в съемках одной зловещей старушки, проживавшей в сельце Узуково в дальнем Подмосковье. Старушка эта имела все шансы, чтобы попасть в шикарно изданную энциклопедию «Монстры и чудовища». Дело в том, что старушка с безобидной фамилией Проткина оказалась натуральной.., людоедкой.

Жили старички Проткины тихо и мирно и поначалу никого не трогали. Дети их изредка навещали, привозили из города продукты и свежие новости. Соседи-узуковцы тоже порой забредали проведать. Но общаться с Проткиными с каждым годом становилось все труднее — маразм крепчал.

И вдруг заметили соседи исчезновение старичка Проткина. Посудачили день, два, три, а затем решили взглянуть, что же все-таки происходит в маразматическом домике.

Первое, что они узрели, был голый труп старика, лежавший посреди горницы на пестром домотканом половичке. Дедочку проломили голову обухом топора. Но это было еще не все. Увидев остальное, соседи с дикими криками ринулись к местному участковому.

Во второй раз в дом пришлось заходить с нарядом милиции. И лица стражей порядка, привыкших к разнообразной пестроте людских безобразий, перекосила судорога, ибо, как впоследствии деликатно указывалось в милицейских рапортах, «мягкие ткани с ягодичной области трупа гражданина Проткина были удалены полностью». Проще сказать, отрезаны. Увы, поначалу было неизвестно, где искать эти самые удаленные мягкие места. Старушка Проткина застыла на табуретке подобно статуе Химеры на соборе Парижской Богоматери. «Ступор, — констатировал участковый. — В психушку. Она мужа угробила, потом.., сделала это самое, а потом и с катушек съехала». Старушку увезла «Скорая» в «желтый дом», а мягкие части старичка Проткина в конце концов отыскались в морозилке холодильника «ЗИЛ». Они успели уже задубеть, словно натуральная говядина. Кусок же грамм этак на триста плавал в кастрюльке в жирном белесом бульоне.