Звезда моя единственная - [65]

Молодые люди кокетничали новизной одежды, однако при том помнили: чтобы не прослыть пустым франтом, следует одеваться прилично, неуместные выкрутасы в одежде вызовут такие же смех и презрение, как неопрятность и явная недостаточность средств.

Как-то раз в лавку зашел будочник Ильин, хорошо знакомый Грине: его черно-белая, «в елочку», будка стояла теперь неподалеку от Гостиного двора. Такие полицейские будки установлены были во всех частях города, и в них днем и ночью дежурили будочники, или «градские сторожа»: днем следили, чтобы не возникало шума, ссор и другого какого беспорядка между прохожим-проезжим людом, а ночью – спать им не полагалось! – следовало окликать прохожих и смотреть, чтобы по улицам не шатались люди крамольные или чем-то подозрительные.

Ильин был не один, а с женой, дородной, красивой женщиной в годах. Они искали материал для пошива дочери свадебного наряда. Когда Ильин пришел, Гриня как раз выкладывал штуки ткани перед молодым студентом, который хотел сделать подарок сестре на именины.

Гриня усадил Ильина и его жену на лавку и попросил чуть-чуть подождать. Будочник согласно кивнул – он был человек покладистый, – однако супруга его надулась и принялась тихонько подзуживать мужа: как, мол, это так, ты же человек служивый, вас, будочников, сам император отличает и чествует, а тут какой-то студентишка – и его первым обслуживают! Ильин – поперек супруги грозный страж порядка слово молвить опасался! – попытался было заставить Гриню заняться ими.

Тот с поклоном извинился и попросил всего лишь пять минуток подождать, потому что студент ткань уже выбрал – осталось только отмерить да расплатиться.

Но Ильиным уже попала вожжа под хвост – фыркнули да пошли вон, в соседнюю лавку, пригрозив нажаловаться еще и Прохору Нилычу на нерадивость сидельца.

– Ну вот, – сказал студент огорченно. – Теперь из-за меня вам попадет от хозяина, да еще и выгодного покупателя вы упустили. Да еще, глядишь, самому императору нажалуются.

Гриня посмотрел на него и засмеялся:

– Да ладно, сударь, мелко плавает Ильин, это ж все павлиньи перья, больше ничего. Ну больно-то нужен какой-то будочник государю-императору!

– Э, не скажите! – усмехнулся студент. – Государь полицию очень жалует. До мелочей вникает в ее надобности! Вот расскажу вам историю. Лет этак пять тому назад некий Василий Проташинский изваял сатирическую поэму «Двенадцать спящих будочников» – по образу и подобию поэмы «Двенадцать спящих дев», пера родственника своего Василия Андреевича Жуковского. Впрочем, назвался он Елистратом Фитюлькиным. Сам я ее не читал, однако, говорят, пресмешное злодейское чтиво! Цензор, который ее в печать пропустил, некто Сергей Тимофеевич Аксаков, был за это с должности уволен. Государь наш император страшно разгневался и издал рескрипт, запретивший поэму: за то, что она заключала в себе описание действий полиции в самых дерзких и неприличных выражениях и приноровлена была к самым грубым понятиям низшего класса людей для того, чтобы внушить простому народу неуважение к полиции. Поэму из книжных лавок приказано было изъять! Есть у меня знакомый книготорговец Василий Холмушин на Щукином рынке – на развалах там торгует, – рассказывал, что полиция и их книжные запасы перетрясла, не завалялся ли экземпляр «Двенадцати будочников». И знаете, что еще он говорил? Дескать, сам государь-император появлялся на развалах. Да-да! Зимой дело было. Приехал со своим кучером Яковом, без свиты. Василий его сперва не узнал: ну, пришел какой-то высокий генерал в шинели да в каске…

– Да разве генералы по книжным развалам ходят? – изумился Гриня.

– А как же! – хохотнул студент. – Ходят! Книжки читать все любят. Вы вот сами прогуляйтесь хоть раз, только не по тем лавкам, которые вокруг Гостинки понаставлены, а на Щукин или Апраксин, благо они теперь объединены, сбегайте, или к ходебщикам с сорочками[20] обратитесь – они соврать не дадут. И наш брат студиозус, и литератор, и чиновники, и военные – от юнкеров до генералов – ищут старые книжки. Государь наш не больно букинистов жалует – опасается, что цензуру обойдут и запрещенными книжками торговать станут. Видать, ради проверки и появился – «Двенадцать спящих будочников» ему подай. Василий ему только что не в лицо расхохотался: да побойтесь, говорит, Бога, ваше императорское величество, да что ж мы, безголовые вовсе, продавать вам то, из-за чего цензор Аксаков с местом распростился? Или нам в острог хочется?

– А император что? – затаив дыхание, спросил Гриня.

– Да ничего, посмотрел сурово, а потом рассмеялся и спросил: а коли ты бы не узнал меня, продал бы запретное?

– А Василий что?

– Василий – не дурак, – загадочно усмехнулся студент. – Сказал: литографию вашей супруги или великой княжны Марьи Николаевны – продам, и тюрьмы не забоюсь. Тот хохотать… но портрет дочери купил и ушел, да еще и спасибо сказал.

У Грини зашумело в ушах.

– А что, – пробормотал он, – портреты эти… они запретные?

– Да вот ведь фокус, – горячо воскликнул студент, – портреты печатались, а на развалах их продавать запрещали. Там же книжки на рогожах лежат, снег на них падает, дождик капает, пыль наносит на венценосные лица… Кому-то из властей предержащих удалось усмотреть в сем непочтение к их величествам и их высочествам. Только в магазинах можно продавать портреты! А между тем многим охота портрет государя или государыни и красавиц наших, великих княжон, в доме иметь. В лавках же и магазинах цены кусаются, и пребольно! Поэтому и ходебщики, и торговцы на развалах портреты продают из-под полы. Вот и его величество такой же купил. Ох, сударь, что-то заболтал я вас! – вдруг спохватился студент. – Покупателя от вас отбил выгодного…