Звезда и Крест - [70]

Привезенная с рынка зелень, несколько мин спелых яблок и груш, очутившись на кухне, тут же подернулись гнилью, а свежайший сом, выловленный минувшей ночью в мутных водах Оронта, смердел и разлагался, как будто пролежал под солнцем несколько дней. Да ладно бы рыба! Уколовшаяся по неосторожности в хлеву Ашпет показала Иустине свою черную руку, которая воспаленно раздулась, норовя прорваться потоками зловонного гноя. Другая служанка, Салим, покрывалась все гуще алыми пятнами по открытым рукам, по шее, лицу, не чувствуя боли, но страшась происходящего с ней, а точнее, необъяснимости происходящего. Через час она слегла в своей каморке, объятая жаром. Испарина выступила на лбу девушки. Зубы стучали. И ни верблюжье покрывало, ни диплакс из шерсти ангорских коз не могли ее обогреть. Той же ночью она скончалась.

Всю-то ночь простояла коленопреклоненно Иустина на молитве. Костями вросла в мраморный пол. Позвоночник ее и поясницу ломило отчаянно, а на лбу, которым она то и дело касалась хладного мрамора, проявилась темная гематома. Самодельное распятие, вырезанное отцом из ливанского дуба, под которым беседовал с учениками Христос, и вереница масляных лампад – вот и все, что видела она перед собой пять часов кряду. Но взором мысленным – совсем иное.

Дух ее устремлялся к Господу. И вскоре почувствовала ответную благодать, что не имела физического свойства, но была свойства именно духовного, поскольку согревала, окружала неземной негой, спокойствием и радостью тихой. Иустина любила это состояние единения со Христом, это волшебное торжество духа, которое несравнимо было с повседневной бренностью жизни, пусть исполненной плотских радостей. Это чувство сложно было высказать бедной человеческой речью, но только словами молитвенными, в которых присутствовал и иной ритм, и иной слог, а сами слова проникались священной, мистической силой. Только они, словно крылья чудесные, помогали унестись душе в Царствие Небесное. И только они позволяли держать невидимую, неуловимую связь со Спасителем, доносить до Него самые потаенные мысли и просьбы. Связь эта была тоньше паутины. Держать ее стоило невероятных усилий, поскольку тишайший шорох палой листвы за окном или любая сторонняя мысль могли ее оборвать. Вот тогда-то осенним ливнем захлестывали душу всевозможные измышления и образы, вполне благочестивые и священные, но, по сути, бывшие не чем иным, как соблазном и искушением. Иустина за годы молитвенного восхождения научилась следовать евангельским поучениям, завещающим: σὺ δὲ ὅταν προσεύχῃ εἴσελθε εἰς τὸ ταμεῖόν σου καὶ κλείσας τὴν θύραν σου πρόσευξαι τῷ πατρί σου τῷ ἐν τῷ κρυπτῷ καὶ ὁ πατήρ σου ὁ βλέπων ἐν τῷ κρυπτῷ ἀποδώσει σοι[76]. В начале трудного этого восхождения она молилась только устами, молитва была поверхностна и слаба. Затем обучилась умной молитве, что присовокупляет к словам еще и рассудок. Но и эта молитва чаще не достигала благодатной связи с Господом. И лишь когда к этим двум молитвам присоединился сердечный трепет, тогда и наступило молитвенное блаженство. От священников и епископов, слышавших самих апостолов, Иустина знала, что есть еще и молитва самодвижущаяся, о которой апостол Павел говорил: Ἀδιαλείπτως προσεύχεσθε[77], когда происходит она в душе твоей сама по себе и даже как бы от души твоей независимо: и во время беседы, за трапезой, и во сне. Следом – молитва видящая, способная внутренним взором созерцать иные души в их земном и даже посмертном воплощении. Молитва восхищения, о которой лишь иногда вспоминали праведники, уносила человеческий разум в чертоги небесные, воспаляя лицо и руки нестерпимым огнем. Однако вершиной молитвенного роста считалась молитва духовная. Мало кто встречал людей, способных на такой подвиг. Ибо в этой молитве ум человека не движется своими силами, но бывает взят силой Духа Святого и отведен в небесную славу и уже не может думать о том, о чем хочет. Ум человека ведется к великим откровениям в ад, на небо – куда хочет привести его Дух Святой. И человек этот пребывает в великих откровениях, и когда возвращается в свое обычное состояние, то не знает, был ли он в теле или вне тела. Ибо это непостижимо разуму его и сердце с душой не могут вместить такого единения с Господом. Такой Великой Любви и По- крова.

Иустине, впрочем, до такого молитвенного состояния было ох как далеко. Но видела и различала души людей уже ясно. Вот и сейчас, по прошествии нескольких часов непрерывного Богообщения, зрела она и терзаемую бесами душу Аглаида, что метался по комнатам богатого своего дома в слезах и ярости, в греховных помыслах и с жаждой отмщения в сердце. Видела она и прекрасного чародея Киприана. Душа его пылала геенной огненной. Слезилась расплавленной серой. Взвивалась неистово. И темные бесовские сонмы взвивались вместе с ней, злобно рыча, отчаянно взвизгивая. Сонмы эти, почувствовала Иустина, отправлены к ее дому, и к домам соседей ее, и в целый город, чтобы сгубить его в отмщение за неуступчивость невесты Христовой. За веру ее несгибаемую. «Слаба вера твоя, – будто слышался ей даже чародея голос, – если позволишь сгинуть обитателям града сего в награду за собственную невинность».