Звезда и Крест - [59]
Нынешний капитан на операционном столе был ничем не лучше остальных. Быть может, даже хуже, поскольку по его душу уже звонили из штаба армии. Произносили громкие имена. Поясняли, что у парня на этой войне погиб отец. Так что желательно его поберечь. Сохранить что только возможно.
Да что там сохранишь?! Еще в сортировочной, едва взглянув на ранение, Петрович сразу же прикинул предстоящую операцию. Мина, судя по всему, самодельная. Корежила человечью плоть ударной волной в несколько тысяч атмосфер со скоростью не меньше двух километров в секунду, жаря ее огненным газом и так называемыми волнами упругого напряжения, которые рвут сосуды, мясо, нервные окончания в глубь и в ширь человеческого тела, кромсают его «молекуярным сотрясением», как называл этот эффект отец военной хирургии Николай Иванович Пирогов. Опыт раневой баллистики подсказывал Петровичу, что для такого ранения единственное решение – ампутация. Да повыше. Ткань отмирает стремительно. Следом – гангрена.
Покуда операционная сестричка Наташа густо мазала ноги бойца йодом от колена и до отверстого мяса, покуда накладывала жгуты, Петрович уже прикидывал, высоко ли ноги ампутировать. Тут каждая мелочь важна. И пульс магистральных сосудов, кровоточивость мышц и тромбов в венах. И опыт хирургический, конечно, позволяющий оценить ситуацию, а, по сути, дальнейшую человеческую судьбу, предвидеть, как в будущем у парня сформируется опорная культя. Чтобы и кожи, и плоти хватило на то, чтобы хорошенько остаток кости плотью и кожей этими укутать. И не внатяжку.
Поначалу отсек голень, что держалась на честном слове да двух сухожилиях – ахилловом и длинном малоберцовом. Наташа сбросила ее в эмалированный таз, предназначенный для отходов человеческого тела. Таз отозвался глухим шлепком. Дальше черед ПХО – первичной хирургической обработки, необходимой для того, чтобы очистить рану от мусора, камешков запекшихся, обломков кости, поставить, где требуется, дренаж, мертвую ткань иссечь. Самым тяжелым из всего набора хирургических ножей, ампутационным, Петрович надрезал кожу «сапожком», ровно рассек переднюю большеберцовую мышцу, а там уже и икроножной, и камбаловидной черед пришел. Здесь, в серединной части голени, самое средоточие вен, сосудов, окончаний нервных. Резать надо с осторожностью чрезвычайной, и плавно, и жестко. Впрочем, лезвие отсекало плоть почти безо всяких усилий. Вскоре сахаром чистым и берцовая кость обнажилась. Распатором коротким, что едва умещался в руке, принялся теперь надсекать и сдвигать вверх прозрачную пленку надкостницы. Субпериостальным способом, как называют это хирурги. Хирургия хоть и похожа в чем-то на столярный труд да слесарный ну и, конечно же, на работу сантехника, инструментарием своим все же отличается в сторону изысканности и некоторого даже изящества. И подчас веками сохраняет в названиях имена их изобретателей. Мало кто помнит ныне итальянского хирурга Леонардо Джильи, что помогал рожать европейским дамам в конце девятнадцатого века, однако пилой его проволочной пользуются с благодарностью по сей день. Зубцов на ней не имеется. Пилит кости мелкими стальными узелками с ювелирной точностью. Мышцы отверстые не калечит. В обращении проста. И места много не занимает. Так что перепилил Петрович офицерскую белую кость за считаные минуты. Опилок с ошметками некрозного мяса – в таз. Второй хирург, армянин Оганесян, уже наготове. Он в шитье магистральных сосудов и периферических нервов – Диор. Не зря же папа его – лучший портной Нахичевани. Предстоит ему дело ответственное, кропотливое. Резать и перевязывать периферические нервы. Подкожные, икроножные, тибиальные исчислял по проекции. Перевязывал кетгутовой лигатурой по возможности выше. Колол тримекаином над перевязью. И только после этого отсекал бритвой пониже лигатуры. Можно, конечно, и без вторичного усечения нервов обойтись. Однако вслед за этим появятся спайки, фантомные боли, от которых мальчишки воют волчарами стреляными всю ночь до следующего укола морфина. С сосудами еще та морока. Их, главное, вязать не туго, но крепко. Потом снять жгуты, проверить: если кровоточит, значит, вновь жгутами кровоток останавливай да гляди внимательно, где у тебя оплошность вышла, где ты этот сосуд недостаточно крепко перевязал. Иначе – гематома. Гной. Дренаж или еще хуже – новая операция!
Иссекали фасции. Марлей раны прикрывали. Густо, щедро присыпку имени товарища Житнюка наносили. Кожно-фасциальными лоскутами опил укрывали. Шили наводящими швами. Широко. Дальше – гипс.
За трудами этими праведными не заметили, как час пролетел. Без перекура законного все нутро Петровича бушует. Под ложечкой посасывает. Пока Оганесян, непьющий, некурящий, капитана штопал, выскочил опрометью в коридор и, перехватив подпаленную фельдшером «Стюардессу», принялся затягиваться горячим и горьким дымом часто, захлебисто. На все про все – минуты полторы. Не более.
– Давление? – спросил у Вахтанга, возвратясь к столу.
– Восэмдесят пять, – ответил анестезиолог. – Падает.
– Ладно, давай вторую, – бросил Оганесяну и вновь взялся за ампутационный нож, протянутый операционной сестрой.
Это книга о собаке. И, как всякая книга о собаке, она, конечно же, о человеке. О жизни людей. В современной русской прозе это самая суровая книга о нас с вами. И самая пронзительная песнь о собачьей верности и любви.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.