Звезда и Крест - [48]
Но все это – где-то глубоко, на самом донышке души. На поверхности же – гордыня, тщеславие, зависть. За спиной – армия тьмы, что ходила за ним повсюду.
Развалясь на подушке с павлинами, Киприан, лениво отрывая от виноградной грозди ягодку за ягодкой, наконец произнес:
– Что там Христос и верные его последователи! Поверьте мне, я видел самого князя тьмы, ибо умилостивил его жертвами; я приветствовал его и говорил с ним и с его старейшинами; он полюбил меня, хвалил мой разум. Обещал поставить меня князем по исхождении моем из тела, а в течение земной жизни – во всем помогать мне; при сем он дал мне полк бесов в услужение. Когда же я уходил от него, он обратился ко мне со словами: «Мужайся, усердный Киприан, встань и сопровождай меня, пусть все старейшины бесовские удивляются тебе». Вследствие сего и все его князья были внимательны ко мне, видя оказанную мне честь. Внешний вид его был подобен цветку; голова его была увенчана венцом, сделанным из золота и блестящих камней, вследствие чего и все пространство то освещалось, а одежда его была изумительна. Когда же он обращался в ту или другую сторону, все место то содрогалось; множество злых духов различных степеней покорно стояли у престола его. Ему и я всего себя отдал тогда в услужение, повинуясь всякому его велению.
Присмиревшая молодежь слушала его оторопело. Иные и вовсе отодвигались подальше, не веря услышанному, наивно полагая, что все это не более чем розыгрыш, шутка умом пошатнувшегося странника. И даже улыбались глумливо.
И лишь один Аглаид думал о чем-то сосредоточенно, жадно всматриваясь в лицо Киприана, словно стараясь запомнить его навек. Когда же тот закончил свой рассказ, вновь пригубил из кубка и, преломив сочную мякоть смоквы, предложил выйти прочь.
Здесь, возле топкого пруда, чьи земноводные обитатели уготовились к ночным серенадам, юноша упал на колени и произнес:
– Вижу, только ты и в силах помочь моему горю. Поверь, ни злата, ни драгоценных камней я не пожалею, лишь бы ты согласился силой своей колдовской разрушить чары, что опутали меня и не дают даже дышать без сердечной боли. Можешь ли ты побороть эту напасть?
– А что за напасть, досточтимый Аглаид? Ты не сказал.
– Любовь, мой друг, любовь.
Всю-то ночь до первых проблесков юной зари продолжалась вакханалия эта. С десятками кувшинов вина, которым, опьянев, даже поливали друг друга. С потешными битвами на мечах, окончившимися все же нешуточно – глубокими порезами и синяками. С плесканиями в пруду и повальным соитием на его берегах.
Киприан, которому все это было уже не в радость, тем временем подходил к городским вратам.
Боготканную одежду святаго крещения приявше, о Киприане, усердно молился еси к Богу о прощении грехов, прежде содеянных, неустанно воспевая Богу: Аллилуиа.
Видев епископ подвиги и труды твоя, священномучениче Киприане, пост, многонощное бдение, коленопреклонение, молитвы слезныя, и по прошествии месяца поставил тя диаконом. Мы же, благодаряще Бога, восхваляем тя: Радуйся, день и нощь к Богу взывавый; Радуйся, руце свои к Нему простиравый. Радуйся, о прощении Того просивый; Радуйся, слезныя молитвы Ему приносивый. Радуйся, пламенную любовь к Богу показавый; Радуйся, священномучениче Киприане, скорый помощниче и молитвенниче о душах наших.
10
Утро в горах уже совсем морозное, до мелкой трясучки. До седой изморози на влажных камнях. Проваливаешься в объятия тревожного сна на каких-нибудь четверть часа. И вновь пробуждаешься от холода, высасывающего сквозь бушлат с цигейковым воротом, сквозь ватные штаны в пятнах машинного масла последнее тепло.
Законопатили их духи в неглубокой расщелине на подходе к вершине Хаваугар плотным минометным огнем да еще срубили крупным калибром поспешившую на подмогу дежурную «вертушку».
Всю ночь пылала, чадила сажей подбитая машина, распластавшись на пологом склоне погнутыми лопастями винта, плавящимся дюралем, топорщась мертвенно силовым каркасом, схожим с ребрами доисторического животного.
Утыканные множеством заметных и вовсе не приметных пещер склоны Хаваугара – и сами по себе неприступный укрепрайон, который так просто не зачистишь. Хотя и зачищали его за все малые и большие Панджшерские операции не раз, и бомбили фугасами по пятьсот кило каждый, всяческими ракетами, «гиацинтами» да «градами», полировали. Сокрушительными этими ударами только новых дыр понаделали. Но народ горный не напугали. Стал он еще осторожнее и хитрее. Забирался в норы на отвесных скалах по канатам. Шинковал оттуда доблестные наши войска почем зря. И вновь исчезал куда-то.
Подкравшаяся с тыла разведрота к рассвету начала отвлекать огонь на себя. Оживился радиообмен, где в шелесте и провалах помех каждый из участников, то и дело матерясь трехэтажно, просил, а то и умолял добавить, прижать, вдарить, расфигачить к едреной фене. Из расщелины своей спасительной, вооружившись только армейским биноклем, штурманской линейкой и радиостанцией новомодной взамен пробитого осколком раритета, передавал Сашка фактическую погоду, основные ориентиры огневых точек повстанцев, азимуты подхода и курсы атаки. Вертолетная эскадрилья уже знала о потере своего экипажа. И рвалась в бой отомстить за погибших ребят.
