Звезда и Крест - [110]

– Кто ты такой? – ошалело промолвил Сашка, ощущая вдруг, как наливаются, пульсируют кровью виски, а спина покрывается липкой испариной. – Что тебе надо?

– Я – никто и всё в этом мире, – улыбнулся мальчик, – восставший при конце, из бездны восходящий, в бездну входящий сего мира. Ибо несть предела пагубе вашей. Безмерны грехи, доколе обуреваемы вы ветрами страстей. Вот, жнец пришел пагубам и страстям! Из колена Данова в силе своей, к престолу своему, в власти великой.

– Должно быть, ты не здоров, – пролепетал Сашка.

– Ой ли?! – возликовал отрок. – А не тебе ли бесы мерещатся? Девочки. Ангелочки. Запах серы. Шерсть звериная. Ладно бы однажды. А то ведь чуть не каждую ночь. Верно я говорю? Отказываться не станешь? Думаешь, молитва поможет? Но ведь не помогает. Молишься, молишься, молишься. До изнеможения. А толку? Ты себя спроси лучше про здоровье. Может, это ты свихнулся давно, герой? И немудрено. Столько покойничков за спиной, столько греха, столько гордыни. Даже поп от тебя отказался.

Словно пуля размозжила висок. Понял вдруг Сашка, что искуситель мира сего перед ним, князь тьмы, принявший обличье слабого отрока, испытует здесь и сейчас не только веру его, но и саму душу проверяет на прочность. Стоит только дать слабину, стоит поверить и согласиться в малом, так и отверзнется бездна, из которой тот к нему вышел. Это как на войне. Держаться из последних сил. Отбиваться до последнего патрона. Через сопли, кровь, через боль и смерть, что жнет совсем рядом страшный свой урожай.

– Изыди, Сатана! – крикнул Сашка, поднимаясь во весь свой рост. – Именем Иисуса Христа изыди!

– Да ладно тебе кобениться, – усмехнулся отрок, отхлебывая чай из глиняной кружки. – Даже апостолы ваши пророчествовали: грядут последние времена. «Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы…» Вспоминаешь? То-то. Апостол Павел из второго послания к Тимофею. Первый век. Как в воду глядел!

– Изыди, тебе говорю! – вновь прокричал Сашка, понимая, что тот хитростью своей хочет завлечь его в свои сети.

Хоть и цепенел от ужаса, от одного его дыхания и взгляда, оборотился к иконам, рухнул на колени и принялся вычитывать девяностый псалом.

– …Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его.

А за спиной, слышит, уже и крылья перепончатые расправляются. И вонь смердящая полнит жилище его. И голос, уже совсем не детский, но порочный, хриплый вещает ему грозно на языке чужом:

– Και θέλει στερεώσει την διαθήκην εις πολλούς εν μιά εβδομάδι· και εν τω ημίσει της εβδομάδος θέλει παύσει η θυσία και η προσφορά, και επί το πτερύγιον του Ιερού θέλει είσθαι το βδέλυγμα της ερημώσεως, και έως της συντελείας του καιρού θέλει δοθή διορία επί την ερήμωσιν[121].

– Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща, и беса полуденнаго, – горячечно, в голос молился Сашка, то и дело осеняя себя крестным знамением. – Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится, обаче очима твоима смотриши, и воздаяние грешников узриши.

Тем временем голос совсем иной послышался позади него. Женский.

– Сыночек, иди сюда. Обними свою маму. Мне очень больно, сынок. Жжет!.. – закричала пронзительно, словно раздирают ее на части. Истязают силы темные.

Но и тогда – не обернулся назад. Все стоял. Взывал на подмогу Христово воинство, как некогда поднимал и наводил на цель всю огневую мощь «полтинника» – пятидесятого смешанного отдельного авиационного полка.

– Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих.

Глухим хлопком со звоном стеклянным взорвалась сперва лампочка. Затем и другая. Мрак непроглядный окутал жилище его. Только лампадка под образами освещает суровый лик Спасителя и любящий – Богородицы. Неподъемное иофановское кресло Лунатика с легкостью необычайной пронеслось позади через всю комнату. Стаей хищных птиц, шумно размахивая страницами, полетели с полок книги. А следом и сама полка со стоном протяжным обрушилась вниз. Ожили и заскрипели половицы второго этажа под множеством ног, словно толкалась в безмолвном танце темная рать. А потом и музыка вдруг послышалась. Дремотная. Дурная. Знакомая еще с подростковых пластинок «на ребрах». Он узнал. «Без пощады».

Close the door, put out the light.

No, they won’t be home tonight.

The snow falls hard and don’t you know?

The winds of Thor are blowing cold.

They’re wearing steel that’s bright and true

They carry news that must get through.

They choose the path where no-one goes.

They hold no quarter[122].

Стонет лестница под тяжестью тел, сонно бредущих навстречу. Все ближе музыка «цепелинов». Все громче голоса, что воют гимн свой бесовской во все глотки, да вразнобой: кто младенческим голосом, кто старческим, кто истерическим, бабьим. Слышит их Сашка совсем рядом. Столь близко, что воздух гнилостный, что истекает из чрев их вместе с беспощадными словами, окружает его со всех сторон густым мороком. Глушит. Дурманит.