Звезда доброй надежды - [93]

— Надя, Наденька, Надюшенька, кто тебя сюда привел?

И дочка едва слышно произнесла:

— Луна, папа!

Чарующий свет луны заворожил и военнопленных. Люди высыпали из казарм, чтобы посмотреть на нее. Они толпились вдоль проходов из колючей проволоки, каждый в своем секторе, и пристально смотрели на небо до тех пор, пока луна, неслышно скользя по небу над лагерем, не исчезла за горизонтом.

У луны было магическое свойство — она могла взволновать даже самые жестокие души. Например, душу полковника Голеску. Возможно, луне удалось пробудить в нем давным-давно забытые воспоминания. Возрожденные таким образом, но в более величавых контурах, давно минувшие события вновь возникали перед его глазами с необычайной силой. Наверно, Голеску мог бы подойти сейчас к кому-нибудь, взять за руку и просто сказать:

— Я видел ее в поезде. Тогда она была такой же, как и сейчас…

Но полковник предпочел молчать, впившись пальцами в колючую проволоку. Он очнулся лишь в то мгновение, когда Сильвиу Андроне, неожиданно появившись перед ним, взял его за руку и прошептал на ухо:

— Господин полковник, собрание все же состоится!

В иных обстоятельствах Голеску возмутился бы, резко рванулся, схватил Андроне за грудь и с яростью прямо в лицо закричал: «Как? Почему? Это невозможно! Ведь собрание имело бы смысл только в присутствии Кондейеску. Но Кондейеску теперь в госпитале. Кто же его сможет заменить?» Однако Голеску не возмутился и не потребовал объяснений, но вовсе не потому, что был сентиментален или его околдовала луна. Вопросы, сетования, переживания были бесполезны по другой причине. Андроне не мог ему сообщить больше, чем сам полковник предчувствовал. Человек, который должен был заменить генерала, ему был известен. На этот счет у него не оставалось никаких сомнений. И удушающий страх сковал ему сердце при мысли о возможной очной ставке. «Он расскажет о том, что произошло в бане, или побоится?»

Туманная надежда, за которую полковник с отчаянием цеплялся, теплилась в нем лишь до тех пор, пока не пришел комиссар.

Люди, как обычно, собрались в среднем помещении казармы, тесно усевшись на кроватях и на скамейках, принесенных из разных уголков помещения. События, происшедшие за последние двадцать четыре часа, — инфаркт у генерала и опрос, предпринятый для выяснения загадочного случая, — еще больше раззадорили любопытство. Тот факт, что собрание не было отменено, вызвал самые разные комментарии и невероятные предположения. Люди подозревали, что этот вечер не обойдется без сюрпризов, и ожидали их с явным раздражением. Оно было написано не только на лицах Харитона и Балтазара-младшего, священника Георгиана и капитана Новака, для которых собрание казалось чем-то непонятным, но и на лицах большинства людей, нейтральных и колеблющихся. Собрание должно было дать ответ на терзающие их ум и душу вопросы. К тому же появление антифашистов в столь впечатляющем числе (к старому активу присоединились новые антифашисты из так называемой «группы Кондейеску») не подверглось осуждению и открытой брани, как это было в прошлом, а, напротив, вызвало какой-то странный интерес.

«Как мог произойти такой раскол, какие тайны им стали известны, почему им безразлично наше осуждение? — с беспокойством думали военнопленные. — Какие новые волнения вызовет это вечернее собрание, в какой мере мы окажемся вовлеченными или отторгнутыми от антифашистского движения?»

Появление Молдовяну подтвердило, что их подозрения обоснованы, а у Голеску исчезли последние крохи надежды, за которые он так безнадежно цеплялся. Комиссара сопровождал майор Думитру Ботез.

— Кто это? — зашептались люди. — Как его фамилия?

— А-а, — волной прокатилось удивление. — Значит, это последний из могикан Сталинграда?

— Говорят, он из противников Антонеску!

— Посмотрим, перейдет ли он на сторону русских.

— Особенно если он рассчитывает на англичан и американцев.

— Тогда зачем его привел комиссар?

— Это в связи со случаем в бане. Подозревают, что он причастен к случившемуся с генералом…

— Иными словами — общественный суд?

— Не помешало бы. Неплохо бы нам поразвлечься.

Вполне понятно, что у Андроне, как и у полковника Голеску, после такого разговора заскребли кошки на сердце: «Расскажет майор Ботез или испугается?»

Они стояли по разные стороны свободного пространства между койками лицом к лицу: Голеску — среди «штабистов», Андроне — среди антифашистов. Они молча спрашивали друг друга взглядом:

«Что делать?» Но ни один из них не мог дать ясный ответ. Оба видели растерянность на лице друг друга. Их пугало не наказание. Что могло быть более суровым, если уже сидишь в заточении? Но им не хотелось ни за что на свете раскрывать так рано свое тайное сотрудничество.

Около двери посреди свободного пространства между койками был поставлен стол. Комиссар пригласил Ботеза занять место, подождал, пока утихнет волнение, и начал:

— Прежде всего мне хотелось бы довести до вашего сведения самое главное из последнего сообщения Совинформбюро, переданного в последних известиях по радио. Сегодня, восемнадцатого января тысяча девятьсот сорок третьего года, на рассвете советские войска прорвали блокаду Ленинграда и с успехом развивают наступление на запад. Таким образом, закончилась самая безжалостная фашистская блокада, которую героический Ленинград был вынужден переносить почти с самого начала войны. Враг этим самым получил новый смертельный удар, который еще раз продемонстрировал мощь Советской Армии в невиданно тяжелых условиях. Он лишний раз подтверждает, что непобедимость немецкой армии — миф.