Звезда доброй надежды - [22]

В каком-то роде можно сказать, что эти двое людей питались соками от одного и того же корня. Капитуляция еще больше сблизила их, отношения их стали строиться на основании взаимного уважения и признания.

Паладе как раз закончил уборку в казарме и вышел на воздух. Ростом выше генерала, плотнее сложенный, он был в небрежно наброшенной на плечи шинели без знаков различия и в солдатской шапке. Во всей его фигуре, в лице с черными глазами и полными губами угадывалась мужская сила. Но улыбка была усталой и грустной.

— Я смотрел на немцев, — ответил ему Кондейеску, — и думал о том, как безжалостна война к тем, кого она выбрасывает из своей сферы. Помнишь, как печально выглядят поля после боя?

— К несчастью, немцы продолжают и дальше питать иллюзии. Эти люди никогда не простят судьбе то, что она их вырвала из среды, в которой они имели возможность до конца проявлять свои воинственные инстинкты.

— Война — это и рассудок, дорогой Паладе!

— Рассудок многих из них был подавлен, господня генерал. Что-то очень странное происходит с людьми, брошенными в пекло войны, В повседневной жизни эти люди очень обыкновенны, не способны ни на какой агрессивный поступок. Многие из них не могут даже цыпленка зарезать. Но, оказавшись на войне, подчиняясь приказу, те же люди вдруг обнаруживают не проявлявшиеся до сих пор пороки. Грабят, насилуют, убивают, толкают других на убийство… Почему?

Легкая тень скользнула по лицу Кондейеску.

— И мой рассудок был подавлен, Паладе! Я был верным солдатом.

— До того дня, когда увидели, что этот рассудок, подчиненный высшему командованию, вступает в конфликт с вашим собственным рассудком.

— И тогда я совершил акт, за который очень многие меня осуждают.

— На вашем месте я не обращал бы на них внимания.

— По крайней мере, немцы меня осуждают безоговорочно, Паладе!

— Еще одна причина не принимать ничего близко к сердцу, господин генерал! Если немцы стали оправдывать свое поражение на фронте нашим так называемым предательством, тем хуже для мифа об их военной силе. Тем хуже для тех, кто сделал ставку на наш «святой» союз. Раз две реки разошлись, значит, они будут вечно разделены. Впрочем, вы заметили? В лагере каждая нация заперлась в свою скорлупу. Почему? Потому что мы были, есть и будем чужими друг другу. Наш пресловутый общий идеал оказался зловещим фарсом. Понадобилось попасть в плен, чтобы прийти в себя и понять наконец, почему мы оказались в таком положении. Само собой разумеется, я имею в виду тех, кто способен понять. Даже среди немцев… Думаете, немцы — это одно неделимое целое?

Они стояли рядом, наблюдая за проходившими мимо людьми.

— Посмотрите-ка на этих! — продолжал Паладе, обращая внимание генерала на одну из групп немецких офицеров. — Как надменно они вышагивают! Будто маршируют!

Кондейеску вдруг схватил руку лейтенанта и заставил его повернуться к нему лицом.

— Паладе, помоги мне понять! Думаешь, возможно, чтобы у этих людей когда-нибудь исчезло из крови желание воевать?

— У этих — нет, господин генерал! Это — самые отъявленные сторонники Гитлера. Они входят в группу фон Риде, группу «героев». Даже здесь они в воображении продолжают воевать с русскими.

— С клинической точки зрения это очень серьезно, Паладе.

— Страшно, что они все время считают себя победителями, господин генерал.

— Но это же чистое безумие!

— В какой-то мере да.

— И нет никакого лекарства против него?

— Трудно найти такое лекарство!

— Даже если им черным по белому написать, что они потеряли все?

— Боюсь, что тогда они с еще большим упорством будут думать о реванше.

Перед ними проходили то большие, то маленькие группы немцев и румын, итальянцев и венгров, горячо обсуждавших, перебивая друг друга, важнейшую проблему дня, а именно — что будет сегодня на обед, или комментирующих последние объявления, вывешенные у входа в каждую из казарм.

После некоторого молчания Паладе продолжал:

— Как-то я попал в одну из этих казарм. Не помню, по какому делу, кажется, мне нужен был дежурный офицер. Видели бы вы, с каким старанием эти «герои» Риде начищали свои награды, с каким обожанием поглаживали их на груди! Каждый Железный крест для них — это Гитлер, это требование «жизненного пространства», право господствовать над миром. И они не стесняются заявлять об этой своей вере с диким упрямством.

— Может, это для них лишь способ забыть, что они в плену, — снисходительно сказал генерал. — Ведь сам подумай, нелегко переносить плен.

— Господин генерал, их способ называется иначе.

— Фанатизм?

— Да! Их я хорошо знаю. В отношениях между собой они продолжают вести себя по-военному, как на фронте. И здесь они живут по уставу, хотя порой это просто смешно. Они слепо подчиняются своим так называемым «героям». Фон Риде, например, обожествляет их. Они ежедневно внушают себе надежду, что в один прекрасный день фронт подойдет к воротам лагеря и они смогут снова взяться за оружие.

— Этому невозможно поверить!

— И все же это так! Достаточно Риде бросить лозунг, как он становится программой действия для всех его приспешников.

— Вопреки всякой очевидности?

— Наш Голеску тоже не принимает в расчет очевидность, когда насаждает те же иллюзии среди румын.