Звезда доброй надежды - [184]

— Ну, мир? Забудем все, что случилось, — тепло прозвучали ее слова, — пусть все останется здесь, в Березовке, навсегда. Вы ведь с нами едете?

Нет, такого он не ожидал!

Стоило ему только подняться и направиться к трибуне, как из президиума ему навстречу вышли Иоаким, Ботез, Анкуце, Паладе. Они крепко обнялись. Комиссар изо всех сил сжал его в объятиях, приподнял несколько раз в воздух и, улыбаясь, со слезами на глазах, крепко пожал руку.

— Я был уверен, что ты вернешься к нам. Поздравляю!

Более Голеску уже ничего не интересовало. Он незаметно вышел из зала, проскользнул по двору лагеря с таким ощущением, будто идет по узкому мостику, переброшенному через пропасть. Потом упал на скамейку в парке и, обхватив ее руками, зарыдал.

— Не могу! — прошептал он. — Господи, не могу!

Поднялся ветер. Березы сбрасывали листья. Их так много упало на него, что было похоже, будто сама природа хоронит Голеску заживо…

Пришла осень. Подул холодный ветер. С каждым днем листья меняли свой цвет. Сквозь широко открытое окно виднелись растущие перед домом и вдоль дороги деревья, с которых медленно один за другим падали листья. Налетал порыв ветра, и тогда листья с шуршанием дождем сыпались на землю.

Иоане казалось, что процесс увядания листьев чем-то напоминает конец человеческой жизни. Ее слух улавливал короткий отчаянный крик срывающихся с ветвей листьев. Их конвульсивное колыхание в воздухе, напрасное стремление где-то зацепиться за ветки походило на падающих в бою смертельно раненных солдат, стремящихся по инерции в последнюю минуту найти спасение. И когда листья ложились на землю в тяжелом и покорном молчании, они еще больше напоминали людей, нашедших смерть в безвестности.

Желтые листья походили на бледный отсвет луны, красные — на солдатскую кровь.

В другое время такая картина сильно опечалила бы Иоану. По крайней мере последние две осени, проведенные в Березовке, навевали на нее тоску. Но на этот раз она была полна решимости противостоять печали. Она подошла к окну, перегнулась через подоконник и шепотом обратилась к ветру, который раскачивал верхушки деревьев, к падающим листьям, к жестокой осени:

— Напрасно! Мне вы все равно не омрачите душу. Сегодня я слишком счастлива, чтобы поддаться вашей грусти. Уезжаю! Слышите? Уезжаю в Румынию. — И она радостно, с ощущением собственного достоинства засмеялась, не обращая ни на кого внимания.

Было далеко за полдень, когда в госпитале закончились все дела. Теперь больных стало меньше, тяжелых заболеваний не было, можно было отдыхать. Если бы ей не нужно было ждать, пока придет Тома, она пошла бы в поле, в лес и ходила бы там, представляя себе свой первый шаг на румынской земле, до тех пор, пока не упала бы от усталости на землю.

Известие об отъезде вдохновляло ее, захватывало, потрясало до глубины души, вызывало внутреннее ликование.

Иоана медленно повернулась и, заложив руки за спину, оперлась на подоконник. Потом вдруг, раскинув руки, словно желая обнять всю комнату, снова заразительно засмеялась. В комнате царил невообразимый беспорядок: дверцы шкафа распахнуты, на кровати и стульях в беспорядке валялись разные вещи, на полу лежали наполовину заполненные чемоданы. Она хотела пересмотреть все вещи, так как на войне многое вообще было не нужно. Молдовяну ведь сам говорил, что не имеет никакого смысла брать с собой всякие пустяки, но как тут навести порядок в вещах, если в своих собственных чувствах не сразу разберешься!

А, ничего! Она наведет порядок вместе с Тома, когда он придет, оставит до него как есть, это его дело, он хозяин, а она будет только присутствовать при укладке вещей, притулившись где-нибудь в уголке, прижав коленки к подбородку.

Она пробовала читать, но глаза ничего не видели, попыталась заснуть, но нервное напряжение не давало спать.

Вдруг она замерла, схватилась руками за виски и вслух удивилась:

— Господи! Неужели это правда? Уж не обманываюсь ли я?

Теми же словами она встретила Тома, когда тот вернулся домой. Не успел он удивиться, увидев беспорядок, как она бросилась к нему, повисла на шее и выпалила:

— Ты! Ты меня не обманул, правда? Скажи, это правда?

Молдовяну нежно взял ее за ухо, как ребенка:

— Ишь Фома неверующий! Ты ведь сама читала письмо.

— Читала.

— Ну и все! Хватит и того, что меня по тысяче раз осаждают добровольцы с тем же вопросом.

— Никто не помешает?

— Чему?! — воскликнул он на этот раз в недоумении.

— Не знаю! — прошептала Иоана. — Я иногда боюсь, как бы все это не оказалось сном.

— Очень хорошо, пусть снится! Мне тоже снится, всем снится…

— Было бы невыразимо обидно, если вдруг по каким-либо причинам…

— Нет таких причин.

— Я взялась собирать вещи — и видишь, что наделала.

— Вижу.

— На душе у меня очень уж неспокойно. Понимаешь? Хотелось бы, чтобы время шло побыстрее…

— Торопиться некуда.

— Ах, как ты можешь быть таким спокойным!

— Иначе земля завертелась бы под ногами у нас обоих сразу. И это было бы, дорогая моя, не особенно приятно!

Иоана на мгновение задумалась, устремив зачарованный взгляд куда-то вдаль.

— Но ведь все равно поедем?

— Ну нет, развожусь! — воскликнул Тома, изображая возмущение. — С тобой невозможно жить.