Звезда доброй надежды - [161]

— Да. Во время операции.

— И как ты объясняешь ту нерешительность, которая так внезапно возникла?

— Не знаю. Но мне вдруг ударила в голову мысль, что, после того как я его вылечу, Кайзер, если, скажем, пришли бы сюда немцы, выстрелил бы в меня не колеблясь.

— Несомненно, выстрелил бы! — подтвердил комиссар.

— Но и я тоже, — продолжала Иоана, — хотя я и вылечила его. Если бы такое случилось и он появился бы передо мною вооруженным, чтобы убить кого-нибудь из наших, я непременно выстрелила бы в него.

Комиссару захотелось посмотреть ей в лицо, чтобы увидеть металлический, беспощадный блеск в ее глазах, но лицо Иоаны было спрятано у него на груди.

— Понимаю! — тихо проговорил он и тяжело вздохнул. — Я понимаю твою мысль во время операции и твою реакцию на нее. В таких случаях все было вполне оправдано.

— Но вторично я не могу противостоять этой мысли, — возразила она горячо. — Если больной окажется таким же, как Кайзер, я не смогу перебороть себя. И случится большое несчастье.

Молдовяну почувствовал, как его обдало волной холода. Беспокойство закралось в душу.

— Было бы проще сказать тебе: «Не ходи больше в госпиталь! Не делай операции пленным».

— Да, было бы проще, — вторила как эхо Иоана.

— Но ты же знаешь, что я этого не скажу. Если бы я тебя заставил поступить так, то это означало бы заставить и самого себя сделать то же самое. В каком-то смысле и я оперирую этих людей. И я вырываю зло из их сознания. Временами и мне кажется, что каждый из них готов в меня выстрелить. Ты думаешь, это перенести легче?

— Тома! Я просила тебя мне помочь, а не пугать еще больше.

— Я предлагаю тебе забыть. Это единственное спасительное решение.

— Но завтра, после того как Кайзер станет здоровым, он ответит за свое прошлое. А тогда зачем я его лечила? Разве мои усилия в этом случае не напрасны?

Он понимал, по крайней мере про себя, что она права. Ему не хотелось признавать этого перед ней, но он не находил подходящих слов, чтобы как-то успокоить ее. Он лишь подумал:

«Война скоро кончится. У нас, несомненно, будет сын. Мы ведь столько о нем мечтали вместе! Я и теперь его вижу, как наяву. В такое мгновение, вероятно, его видишь и ты. Мы приедем сюда, держа сына за руку, и ему все подробно расскажем, чтобы он знал, почему так рано поседела его мать и почему раньше времени сгорбился отец… Ты видишь его, Иоана?»

Такие мечты приносили ему радостное настроение. Ему захотелось поделиться ими с Иоаной. И тогда он прикоснулся своей ладонью к ее щеке, чтобы лаской рассеять ее переживания. Но ладонь его почувствовала ее слезы, катившиеся по щеке. Иоана тихо плакала.

— Забери меня отсюда, Тома! Не могу я больше переносить такую жизнь.

Значит, он ошибся. Иоана не успокоилась. Он чувствовал, как она дрожит под его теплыми ладонями. И он ласково произнес:

— Ну что ты, Иоана?

— Не могу! — воскликнула она. — Понимаешь, не могу больше! Что ты собираешься со мной делать?

Он смотрел на ее лицо, такое грустное теперь. Усталость и страдания сделали черты лица Иоаны резкими, между бровями залегла глубокая морщина. Красота ее сейчас была едва заметна, словно ее выжгли только что прошедшие испытания. Из ее груди вдруг вырвался возглас удивления. Молдовяну повернулся лицом к зданию комиссаров. Луна ярко освещала окна в подвале. В то же мгновение они оба замерли: в одном из них виднелось лицо Штефана Корбу, смотревшего на луну взглядом человека, которому это было дано в последний раз.

— Господи! — прошептала Иоана. — Какие у него глаза!

Им казалось, что они видят лицо Штефана Корбу как сквозь воду, сквозь загадочный нереальный сон… Иоана поежилась на скамейке. Одной рукой она держалась за спинку скамьи, другую положила на правое плечо Молдовяну. Прижавшись один к другому, они в молчании продолжали смотреть на человека, видневшегося в окне залитого лунным светом здания комиссаров.

Помолчав некоторое время, Иоана произнесла спокойным голосом, словно это было обычное сообщение:

— Тома! Этот человек меня любит.

— Знаю! — ответил Молдовяну. — Я хочу сказать, что давно это подозревал.

Иоана нисколько не удивилась. Однако она не помнила, чтобы когда-либо говорила ему о чем-нибудь подобном, но то, что ему известно об этом, ей показалось естественным. Она была убеждена, что Тома обладает способностью понимать других людей. Там, где кто-то идет на ощупь и плутает, словно в лабиринте, он безошибочно ориентируется, ведомый острым инстинктом, наделенным и поддержанным одновременно сильной интуицией. Ей не раз приходилось убеждаться в том, что достаточно ему было посмотреть внимательно на человека, как он сразу же видел, что тот представляет собой. От Молдовяну было трудно что-либо скрыть надолго, так как рано или поздно он все равно ставил тебя в такое положение, при котором ты волей-неволей должен был проявить в себе то, что оставалось для него неясным и странным.

Иоана спросила:

— Знаешь, как я догадалась?

— Полагаю, что в любом случае раньше меня, — ответил комиссар.

— Конечно. Я же с ним виделась каждый день. Тебя интересует?

— Меня интересует все, что происходит на земле.

— Фактически у меня где-то была такая мысль. Но я до сих пор боялась тебе признаться. Теперь же, как мне кажется, молчать об этом бессмысленно.