Звезда доброй надежды - [122]

Но Сильвиу Андроне более не слушал комиссара. Щеки его стали красными, и единственный, кто из присутствующих заметил, как сверкнул торжествующей радостью его взор, брошенный в сторону Харитона, был Штефан Корбу. Вот, значит, что преследовал Андроне: заставить комиссара сделать столь простое и банальное заявление. Штефан Корбу представлял себе, какому мучительному испытанию подверг Андроне Харитона, если он попытался разыграть столь отчаянную игру намеков лишь для того, чтобы обрести собственное спокойствие.

«Эх, комиссар! — мысленно подсмеивался Корбу над Молдовяну, — Мне кажется, эти господа тебя провели. Не знаю, что от тебя останется, если ты сам не поймешь, какой троянский конь вошел в твою крепость. Я ж тебе об этом никогда ничего не скажу…»

Вообще, людям нравилось слушать, как комиссар рассказывает о своей жизни. Штефан Корбу тоже любил слушать его, поскольку каждый его рассказ навевал мысли об Иоане. Но теперь его интерес сконцентрировался на этой двойной паразитирующей клеточке «Харитон — Андроне», присутствие которой его интересовало более всего.

Андроне медленно поднялся со стула и подошел к раскрытому окну. Глубоко вдохнул в себя воздух и вдруг резко обернулся к комиссару:

— Подойдите сюда и посмотрите, как Голеску любуется своей работой. Бестия! — добавил он, помолчав. — Он даже и не думает, что завтра ему придется плакать над ее развалинами.

Неведомо откуда в следующее мгновение справа от комиссара появился майор Харитон. А Штефан Корбу продолжал комментировать в своем стиле картину у окна: «Христос между двумя разбойниками…»

Сеятель пустых иллюзий стоял посреди двора, как всегда опираясь на суковатую палку, более величественный, чем когда-либо. Он торжествующе смотрел на мир, с наслаждением созерцая дело своих рук. Люди суетились вокруг него, как в развороченном муравейнике. Их странное поведение, причиной которого мог быть и Голеску, отражало судорожное состояние душ военнопленных. Голеску следил за этим анархическим беспорядком с удовлетворением абсолютного властителя судеб.

«Мне нужен хаос! — думал он расчетливо и холодно, как перед военной операцией, особым стратегом и организатором которой он себя считал. — Только в хаотическом состоянии жизни я чувствую себя уверенно».

Люди проходили мимо него, выражая униженность и раболепства своей боязливой почтительностью. «Карающий бич господа бога», как любили называть его сторонники, ломал любое возможное упорство и подчинял себе людей простым сверканием жестоких глаз. Но на этот раз лицо его излучало лучезарный свет, хотя он ни на кого не обращал внимания. Казалось, он ищет кого-то, а тех, кто сам хотел бы остановиться около него, он, не говоря ни слова, провожал тут же едва уловимым кивком головы.

Но вот Голеску заметил капитана Новака и резко вырвал его из потока толпы. Словно намереваясь обнять капитана, он подтащил его к своей груди. Лицо Голеску было по-прежнему неподвижно-сияющим, но голос звучал зло и глухо прямо в лицо:

— Эй, аргонавт, что с тобою? Вроде бы избегаешь меня.

— Нет! — едва слышно пролепетал тот.

— Нет, избегаешь! Четыре дня я жду доклада — и никаких признаков.

— В последнее время вы были очень заняты.

— Ладно! — саркастически улыбнулся полковник. — Зайди ко мне! Когда тронетесь на поиски «золотого руна»?

— Готовимся.

— Долго, долго, очень долго! Не проводишь ли меня немного? И попытайся быть более конкретным, говори без околичностей.

Капитану Новаку нечего было бояться мстительного гнева господа бога за нарушение клятвы. Голеску уже знал о плане побега. Новак признался ему из чувства особого усердия в деле, которому сам служил, чтобы похвалиться своей храбростью перед Голеску и показать ему свою преданность посвящением того в столь секретный план. У него были все основания верить, что Голеску ни за что на свете не предаст его.

Но Голеску воспринял тогда его признание с некоторым скептицизмом. Более того, он долгое время считал побег абсурдным. Капитан Манфред Бланке был тому живым примером. К тому же события под Сталинградом несколько ослабили его интерес к любому антисоветскому мероприятию и подрыву антифашистского движения. Но вот неожиданно Голеску начал проявлять растущий интерес к деталям плана Новака. Он не только был согласен с избранием Штефана Корбу (хотя бы для материальной помощи, которую тот мог им оказать) и подсказал мысль о третьем участнике группы в лице лейтенанта Барбу Балтазара (которого считал предприимчивым, сильным и особенно враждебно настроенным по отношению к русским), но и просил Новака ежедневно, а при необходимости несколько раз в день, информировать относительно деталей, связанных с организацией побега. Глупость, которую совершал Новак, состояла в том, что, не поставив двух своих товарищей в известность, он не задумался хотя бы над тем, какую цель во всем этом преследует полковник.

Как видно, эта встреча предназначалась как раз для того, чтоб раскрыть тайную мысль полковника.

Проходя случайно мимо фон Риде и доктора Кайзера, Голеску, сухо улыбаясь, церемонно поприветствовал их и, хитро подмигнув, бросил в сторону Риде: