Звезда цесаревны - [2]

«Значит, и вправду солдаты сюда должны нагрянуть, если уж в монастыре всполошились, туда вести всегда доходят раньше и вернее, чем в другие места», — подумал он, следя глазами за монахами, которых уж, без сомнения, поджидали там, куда они пробирались, потому что то тут, то там перед которым-нибудь из них растворялась дверь, за которой он бесследно исчезал, в то время как из другого хода выносилось на остановившиеся перед садовыми калитками повозки и кибитки имущество, приготовленное к отправке в надежное место, с женщинами и детьми.

— Спасают пожитки, должно быть, наши одолевают, — проговорила за спиной господ старушка Марыська, вынянчившая барыню и теперь нянчившая их новорожденную дочку, Лизаветочку, сладко спавшую на кроватке в соседней комнате, в то время как весь дом дрожал от страшного ожидания беды.

— Не видать Яцека? — спросила барыня.

— Не видать. Да он явится, не беспокойся, успеем, Бог даст, до обители доехать, — отвечала старуха, испытавшая на своем веку так много ужасов, что ей, кажется, ничего не могло быть страшно. — Лошади в фуру запряжены; как узнаем, какой дорогой ехать, так и пустимся в путь. Сейчас с батюшкой простилась, он вам благословение свое посылает, хотел было зайти, да попадья не пустила. Трусит она, попадья-то, — прибавила она с усмешкой, — как наседка сидит на повозке, детьми обсевшись. В обитель к матери Марии устремляются.

— Ах, кабы и мы уж были там! — вздохнула Стишинская.

— А ты больше на Бога надейся, — возразила Марыська, стараясь выглянуть через ее голову на улицу. — Наши, наши одолевают, — продолжала она с восхищением, — ишь, сколько черных тараканов из монастыря наползло!.. Антоську Дзылянского пана выводят! Право, ее! Укутали с головой, да башмаки забыли переменить, ни у кого в местечке нет желтых башмаков на серебряных каблучках, кроме нее, — продолжала она вслух рассуждать о происходившем на улице. — Верно, пан презус распорядился за нею колымагу прислать… Так и есть! Ну, что я говорила! — вскричала она, указывая на большую желтую колымагу, шестерней, которая проезжала мимо окон Стишинских к дому Дзылянских. — Прямо, значит, паненку к монахам отвезут от русских солдат, из огня да в полымя, хи, хи, хи!..

— А хорошо было бы в этой колымаге и нашу барыню с барышней отправить, — заметил Стишинский.

— Что ты брешешь, греховодник? Креста, что ли, на тебе нет, чтоб супругу с дитятей папистам на съедение бросать? — накинулась она на молодого барина с развязностью старой служанки, давно занявшей место из почетнейших в семье. — Да уж не в пример лучше здесь остаться, на волю Божию полагаючись, чем поганить себя с иноверцами…

Наконец с заднего двора прибежал хлопец с известием, что пришел Яцек и просит барина выйти к нему в сени.

— Зачем не хочет он при мне говорить? — вскричала Зося, хватая мужа за рукав камзола, чтобы удержать его при себе.

— Сейчас узнаем… пусти меня, моя дорогая, времени терять нельзя, — проговорил с волнением Стишинский, вырываясь из цепких хорошеньких ручек своей супруги и выбегая в сени, где его ждал молодой еврей с бледным лицом и беспокойно бегающими глазами.

— Что ж ты узнал? — спросил у него господин.

— Ой, как плохо! Как плохо! — замахал в отчаянии руками Яцек. — До хутора, панове, я добрых десять верст не дошел, все дороги запружены солдатами, пешими и конными… всякого, кто попадется навстречу, без допроса вешают… Я залез на дерево и смотрел оттуда… идут прямо к хутору пана, и, уж наверно, там теперь все выжжено, и весь народ перебит… мне на каждом шагу встречались беглецы… Сколько коней бродит по полям и по лесам без хозяев, мой пане! Кабы было их куда отвести, целый табун можно бы из них составить, богатым человеком сделаться, — прибавил он со вздохом.

— Куда же нам деться? — задал в недоумении вопрос Стишинский, совершенно растерявшись от услышанных вестей. — Попросить разве убежища у матери Марии, в монастыре?

— У матери Марии! О, как видно, мой пане понятия не имеет о том, что происходит по всей стране! Мать Мария еще вчера бежала со всеми сестрами из монастыря, и не успела она скрыться, как пришли туда солдаты и поселились в нем. Приготовили помещение для генерала, которого ждут с минуты на минуту с целым полком, и как только они придут, тотчас же кинутся на Любишки… с ружьями, с саблями, с пушками… Ой, вай! Что с нами со всеми здесь будет! Можно умереть от одного ожидания! — произнес он, ежась и жмурясь от ужаса.

— Куда же, куда же ехать? — повторял с возрастающим отчаянием молодой отец семейства. — Обратиться разве за помощью в здешний монастырь?

— В монастырь панове не примут, Панове москальской веры… а за последние дни все больше поляки одолевают, и на хутор пана напали поляки; раньше, чем своих убивать и грабить, они захватят имущество схизматиков и перебьют их, сколько можно будет… Панове, верно, слышали, что приехал в Варшаву от папы курьер с индульгенциями для верных сынов его святой церкви…

Объяснения словоохотливого жида были прерваны вмешательством старой Марыськи.

— Что вы его, барин, слушаете? Ведь он жид, а разве жиду можно верить? — вскричала она, обращаясь то к своему господину, то к Яцеку. — Поезжайте-ка с Богом в наш монастырь, к матери Марии. Поехал же к ней с семьей наш батюшка, значит, ничего там еще не случилось… Ты, верно, жид пархатый, боишься господ везти? — накинулась она на фактора, который при ее появлении боязливо попятился к двери. — Так мы и без тебя обойдемся… Грицко знает дорогу не хуже тебя… Да вот и он! Отвезешь господ в обитель матери Марии? — обернулась она к появившемуся в сенях, тускло освещенных сальным огарком в фонаре, подвешенном к потолку, высокому и сутуловатому малому в длинном жупане и с всклоченной копной светлых волос на голове.