Звезда - [46]

У опушки леса Наташа увидела Женю Колосову, которая бежала в сторону батальонного медпункта. Руки у Жени были по локоть в крови, брюки обрызганы кровью, щеки покрыты ссадинами. Она на ходу махнула Наташе рукой и скоро вернулась с носилками.

— Помоги, Наташа! У меня санитара ранило.

Они поползли вперед.

Земля содрогалась.

«А Женя совсем не боится», подумала Наташа, и ее охватило неприятное холодящее чувство. В присутствии людей взволнованных или беспомощных она всегда чувствовала себя уверенно и спокойно. Но вид Жени, не замечавшей, а может быть, не понимавшей опасности, как чаще всего бывало и с ней самой, на этот раз взволновал ее. Однако зря прижиматься к земле не хотелось.

Девушки прислушивались к свисту летящего снаряда и определяли на слух, рядом или поодаль он разорвется. Если поодаль — продолжали ползти, если рядом — ложились, оглядываясь друг на друга (Женя всегда после Наташи), и почему-то обе закрывали лица пилотками.

* * *

Несколько дней Наташа была с огневиками.

В эти дни она поняла, что война — прежде всего тяжелый, изнуряющий труд, колоссальная трата человеческой энергии, что на войне труда больше, чем даже самой войны Пехота делала по шестьдесят километров в день, следуя на плечах противника, не давая ему уходить живым. Пушки должны были не отставать от пехоты, поддерживать ее огнем. Болотистая, топкая смоленская земля расступалась перед весенним солнцем; дороги раскисли; реки вышли из берегов. Уходя, немцы заваливали пути буреломом, взрывали мосты, наводили ложные переправы, минировали дороги.

От мин гибло людей больше, чем от всех других видов огня. Пушки приходилось тащить на руках. Каждые двести-триста метров орудие застревало, люди слезали с передка и с лафета, входили по колено в ледяную мартовскую воду или густую, вязкую грязь и вытаскивали застрявшее колесо. Через двести-триста метров все повторялось снова. Снова слезали, бежали к лесу, издалека тащили на себе бревна и прокладывали настил. Так двигались круглые сутки напролет в одном неизменном направлении — на запад.

— Вагу, вагу давайте! — зычно кричал капитан Ванев.

Каждая жилка становилась заметной на его крепкой, короткой шее. Иногда он расталкивал всех и сам тяжело наваливался грудью на подставленное бревно. Но чаще капитан бывал не с орудиями, а впереди.

Митяй горячился и на каждой досадной вынужденной остановке расходовал свои силы, казалось, до конца. На следующей остановке он начинал все снова. Если ему не хватало по молодости выдержки и терпения, то душевная и физическая энергия — тоже по молодости — была в нем неиссякаемой.

Глущиков, маленький и щуплый, собственных сил не испытывал, но всегда вспоминал школьную физику и старался что-нибудь изобрести. Нередко своими учеными размышлениями вслух он вызывал всеобщую злость, и его отстраняли.

Ермошев обычно держался молча, делая то же, что и другие, но если все мнения были высказаны, а орудие попрежнему стояло на месте, инициатива неизменно переходила в руки Ермошева. Говорил он негромко, односложно, но слова его принимались без споров и даже не как команда, а как голос самой необходимости.

Наташа наравне с остальными бралась за лопату. Когда кто-нибудь из бойцов останавливался передохнуть, Ванев-отец подталкивал уставшего и говорил:

— Не совестно ли? Смотри на девчонку!

Приезжали на позицию в темноте, расставляли станины и начинали закапываться. Но часто бывало, что, не успев войти в откопанную землянку, снимали с прицельных приспособлений чехлы и стреляли. С НП передавали координаты каких-то неизвестных, никогда не виданных целей. Из стволов вместе с огнем вылетали снаряды.

Куда? Ничего в окуляре не видно, кроме тусклого огонька «летучей мыши», привешенной сзади и заменяющей ночную точку наводки.

Стреляли и сейчас же сворачивались.

И опять ехали на новое место, а там снова зарывались в землю.

Тут же, на ходу, приходилось ежедневно разбирать, мыть и чистить орудия. Смазочное масло застывало на тряпке.

Однажды Наташа провалилась на переправе. Валенок застрял и так и остался между бревнами под водой. До приезда старшины, по совету Ермошева, пришлось привязать к ноге утепленную соломой коробку из-под патронов.

Если можно было разжечь небольшой костер и протянуть к огню озябшие ноги, Наташе казалось, что вокруг нее вырастают стены, что большего комфорта и представить себе нельзя.

Ермошев, ставший теперь командиром орудия, в любых условиях умел создавать несложный солдатский уют. То пришьет к валенкам своих людей березовую кору, чтобы ноги были сухие, то смастерит из ведра маленькую печурку, да так, что не видно ни дыма, ни пламени.

Но чаще костры запрещались, и по неделям не было никаких надежд отогреться. Немец не оставлял на своем пути ни одной избы.

В морозные ночи Наташа совсем не садилась, боясь замерзнуть и больше не встать. Ванев-отец глядел на нее и говорил бойцам:

— Если она терпит такое, то нам сам бог повелел. Вытерпим. Ничего до самой смерти с нами не случится.

Хозяйственники — Борис Лапта, Юсупов и старшина Кузнецов — не отставали от батареи, а часто то по сугробам, то по лужам на санях перегоняли орудия и вырывались к самой передовой.