Звезда Альтаир - [69]

Вяткин взял рулетку и с помощью Зор-Мухаммеда обмерил стену. Она обегала холм в одной-двух саженях от его откосов, расстояние от краев не везде было одинаковым. Непонятно, чему служила эта тонкая, в один-два кирпича, стена. Могла ли она, при такой толщине, быть особенно высокой? Видимо, нет. Она бы рухнула.

Он смерил диаметр круга внутри стены, получилось двадцать две сажени и один аршин. Василий Лаврентьевич ходил по площадке и временами опять и опять останавливался возле отпечатков сапожек. Стоял, думал:

«Не хватает мне систематического образования! Если бы мой ум был приучен к логическому мышлению, я бы не вдавался в романтику, а мыслил рационально. Я не занимался бы созерцанием следов царских ног, а точно и последовательно, путем анализа, раскрывал процессы, имевшие место в заданную эпоху, и синтезировал вывод. Все-таки, верно, не по плечу мне это открытие, я не справляюсь один…»

— Так как же, Зор-Мухаммед?

— Я не знаю, Вазир-ака! Я не знаю.

Василий Лаврентьевич взял у Зор-Мухаммеда тешу, с которой тот никогда не расставался, и копнул возле своих ног. Металлический узкий топорик ударился о кирпич и со звоном отскочил. Вяткин попробовал выворотить кирпич, но не тут-то было. И тут он неожиданно увидел, что пол внутри стены слегка поднимается к центру круга, а там, где пересекаются прорытые канавки, видна какая-то кирпичная кладка.

Вяткин быстро откопал ступеньку неширокой лестницы. Она вела вниз. Он открыл еще две ступеньки. Но стало почти темно, и Вяткин отдал Зор-Мухаммеду его тешу. Взошли звезды. Те самые звезды, которые на темном пологе ночи не раз наблюдали с этого холма Мирза Улугбек и его ученики. Поэзия! Все воспринималось сердцем…

— Вот и я спрашиваю того красавца, почему они, мусульмане, помогают русскому чиновнику? А он мне отвечает: «Вазир Вяткин — наш джура, наш друг. Он столько раз делал наши горькие дела своими делами, столько раз помогал нам, когда мы были в беде, что давно мы стали его дела считать своими делами, как если бы он был нашим отцом или старшим братом».

— Нет ничего удивительного, — отвечал Тегермонташ, отец Зор-Мухаммеда, своему отцу Таш-Ходже, — у городских жителей все иначе, чем у нас, кишлачных. Доктор Таджиддин дружит с русскими врачами, знаменитый катыб Абу-Саид Магзум выполняет работу для русских профессоров в Петербурге. А вы слышали, что говорит мне мой сын Зор-Мухаммед: он уже не хочет учиться в махаллинском мактабе, он хочет постигать грамоту у русского учителя Иванова и жить в школе. Таковы времена, отец. Они меняются.

— Твоему Зор-Мухаммеду требуется не русский мактаб, а тополевая хворостина.

Таш-Ходжа отвел руки назад и заложил их под халат, что всегда служило признаком волнения.

— Вы, ата, сердиты на Зор-Мухаммеда не за то ли, что он не дал вам завести свой игрушечный паровоз? Но если говорить серьезно, то я думаю, что желанию человека избрать тот или иной путь в жизни препятствовать не следует.

— Надо препятствовать! На той неделе он хотел быть полицейским, потому что у полицейского есть тапанча[11]. Если он видит, как мать печет сдобные лепешки, он заявляет, что будет пекарем. Увидел русского учителя, хочет стать учителем; Вазир подарил ему паровоз — хочет стать машинистом паровоза. И только ремесло отца и деда, которое вот уже пять столетий дает хлеб нашей семье, ему не по душе. Камни для мельниц обтесывал весь наш род. Зор-Мухаммеду это надо объяснить, чтобы он не строил выдумок. Ой, у меня заболело вот тут, в правом боку.

Подбежал Зор, и боль в правом боку сразу позабылась. Зор-Мухаммед еще издали кричал:

— Они нашли обсерваторию! Здесь ученые наблюдали за движением звезд, луны и солнца. Я, отец, хочу быть астрономом!..

В тени талов, на берегу прозрачной Оби-Рахмат, стояла палатка. Из камней возле нее был сложен очаг, варился обед. А на расчищенной вершине холма Тали-Расад шли раскопки. С десяток голых до пояса мужчин осторожно разрывали землю. Другие выбирали из земли черепки и монеты, камни и пуговицы, изразцы и стеклышки. Третьи сносили землю с холма. В воздухе пахло нагретой землей и мятой, которая росла в изобилии на берегах арыка, дымком костра.

Все занимались центром площадки: здесь открывалась лестница, уходящая или в какие-то нижние помещения обсерватории, или к подножию холма. Но для главного входа она, пожалуй, узка и слишком крута. Ступени ее, сложенные из поставленных на ребро кирпичей, круты и неровны. Строительный мусор, которым лестница засыпана, за века слежался в плотную сплошную массу, которую очень трудно снять, не повредив ступеней. Да и сама лестница какой-то странной формы: в середине она разделялась двумя барьерами.

Вскоре пришлось работать с еще большей осторожностью, потому что обнаружилось, что на некоторой высоте барьеры покрыты мраморной облицовкой.

Василий Лаврентьевич ни на минуту не отрывал глаз от раскопа. В дневнике его, лежащем на камне, появилась запись:

«По некоторым признакам убеждаюсь, что лестница эта имела особое название; необходимо выяснить, какую роль она могла играть в том важном деле, результаты которого прославили Улугбека Мирзу в столь необычной для правителя деятельности, как астрономия. Ширина траншеи на уровне барьеров равна 1,092 сажени».