«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага - [22]

— Война закончится, в обкоме партии в первую очередь на ордена-медали посмотрят. У нас ведь как? Чем больше заслуг, тем выше должность. До войны был третьим секретарем горкома, а сейчас, думаю, не ниже второго поставят. А то и первым.

— Ранений у тебя маловато, — с серьезным видом рассуждал замкомандира полка Григорий Фомин. — Скажут, в тылу отсиживался.

— Самоходчики всегда на острие, — неуверенно заявил Боровицкий. — И дурак поймет, что я в боевых действиях участвовал.

— Дураки как раз не поймут. В атаку тебе бы разок сходить. Говорят, серьезные бои предстоят на Зееловских высотах. Возглавишь батарею, будешь прорывать оборону.

— Я — полковник! Полковники батареями не командуют.

— Наши батареи по мощности артиллерийскому дивизиону не уступают. Плюс десант. Есть где себя показать.

— У комиссаров другая задача. Боевой дух бойцов поднимать.

Вроде полушутливый разговор. Чего не позубоскалить во время передышки! Но Пантелеев и Фомин, участвовавшие в боях и прорывах, не раз получавшие тяжелые ранения, относились к рассуждениям замполита брезгливо.

Только вчера похоронили двенадцать бойцов и командиров, погибших в бою под Кюстрином, а замполит о будущих должностях рассуждает.

Чистяков в тот день ездил на ремонтную базу, сопровождал разбитую самоходку. Майор-ремонтник, осмотрев искореженный «зверобой», безошибочно определил:

— Механик и радист наверняка погибли, а остальной экипаж в санбате.

— Командир машины остался. В полковой санчасти решил отлежаться. Ну что с машиной?

— На завод отправим. Шарахнуло крепко.

Поговорили с майором о том о сем, и Чистяков вернулся к себе. Полк менял дислокацию. Остановились в сосновом лесу, неподалеку от Кюстрина. Маскировали машины, заправляли их горючим.

Впрочем, работы было немного. До этого здесь стояла немецкая танковая часть, имелись капониры, защитные щели. Даже небольшие, крытые бревнами и землей погреба для боеприпасов и горючего.

Хотя шли двадцатые числа марта, погода была промозглая, теплом и не пахло. Накануне прошел дождь со снегом. Почти всю зиму ночевали в машинах, шалашах, случайных постройках. Это считалось нормальным явлением — тяготы войны. Однако люди простужались, а во время сильных холодов некоторые отморозили пальцы на руках и ногах.

Сейчас выделили для экипажей жилье. Первой и второй батарее достался флигель, в котором сохранилась даже часть окон и была исправна печь. Вася Манихин, страдавший больше всех от холода, тут же выбрал себе место у печки.

— Хоть отогреемся, — обнимал он обитую жестью круглую голландскую печь. — Надо за дровами идти. Эй, молодежь, собирайся.

Забили фанерой выбитые окна, а сушняк набрали поблизости. Несмотря на войну, сосновый лес был ухожен. Спиленные ветки и засохшие деревья были собраны в аккуратные штабеля.

Пройдя немного поглубже, наткнулись на немецкое кладбище. Десятка три крестов из отполированных брусков, таблички с именами, фамилиями, даты рождения и смерти. Обычно при отступлении немцы сравнивали кладбища с землей, а это оставили.

— Надеются, что вернутся, — сказал Василий Манихин. — А вот хрен им! Поворота не будет.

Валентин Линьков, самый грамотный из всех, читал имена и фамилии. Удивлялся:

— Молодняка сколько! Этому семнадцать лет, этим троим по восемнадцать. Глянь, а того Адольфом зовут. Тезка Гитлера.

— Где тезка? — встрепенулся один из самоходчиков.

Подойдя поближе, несколькими ударами свалил крест, рубанул топором по табличке.

— Адольф сраный… снести этот могильник к чертовой матери!

— Пусть себе лежат, — рассудительно заметил сержант Василий Манихин. — Когда война кончится, матери-отцы приедут. Давайте дрова собирать, нечего ерундой заниматься.

Впрочем, дрова особенно и не понадобились. В сарае обнаружили груду угольных брикетов бурого цвета, которые неплохо горели.

— Сейчас жить можно, — сидел возле гудящей печки Манихин.

Вместе с Николаем Марфиным и механиком Савушкиным они выпили трофейного рома и, покуривая, ждали ужина.

— Жалко, женского пола поблизости нет, — рассуждал Николай Марфин. — Пообщались бы.

— На немецком? — поддел его грамотей Линьков. — Ты же ничего, кроме «Гитлер капут!», не знаешь.

— Договорились бы, — щурился разомлевший от тепла наводчик.

Глущенко и Чистякову, как командирам, экипажи великодушно уступили отдельную комнатку, где имелись две настоящие кровати, стол и кресло.

В соседнем фольварке жили девушки — связистки из роты связи. Коля Марфин, как самый шустрый, поторопился нанести визит, но его бесцеремонно развернула женщина, старшина роты:

— Чего надо, усатый?

— Познакомиться пришел.

— Люди отдыхают, а тебе, видно, делать нечего.

— Нечего, — подтвердил сержант. — Не все же время воевать.

— Иди, иди к себе… успеешь познакомиться.

Но вначале личному составу полка предстояло познакомиться с общей оперативной обстановкой вокруг Берлина, и особенно с участком Зееловских высот.

Это была цепь высоких, зачастую довольно крутых холмов к западу от реки Одер. Пойма реки к концу марта представляла болотистую равнину. Кроме того, немецкие инженеры разрушили часть дамбы, что повысило уровень реки.

Во многих местах неглубокий слой воды, который хоть и с трудом, но можно было преодолеть, пересекался низинами и оврагами. Получались ловушки, в которые могли попасть люди и техника.