Пока он снимает все навешенные раньше запоры и накладывает на меня обманку, присланную Астелией, мне страшно. Страшнее, чем демона вызвать, что там — просто кучка огня. Ну пусть не кучка, а бескрайняя, почти неуправляемая стихия, все равно ерунда. А тут — все будущее. Мое и Радима. Надежда, потерять которую, наверное, страшнее, чем потерять жизнь.
Он заканчивает почти к обеду. Колет мне палец, выдавливая несколько капель крови, и усаживается за стол проверять результат, тут же начисто забыв о моем присутствии. Удовлетворенно хмыкает.
— Да-а, и правда получается! — бормочет. — Перекидываться, конечно, не сможешь, да и кровь не изменилась, но обманка ее явно загустила. А уж если…
И я больше не слушаю, оставляю его за спиной бубнить над кровью и раствором из порошка, созданного Астелией. Я иду к себе.
Вот и наши комнаты. Закрываю дверь и запираю ее. Руки… дрожат. Где же она, вся эта хваленая чернокнижья выдержка? Как и не бывало…
Радим в одних подштанниках сидит на кровати, опираясь на подушки, и читает какую-то книгу. Рядом на столике — глубокое блюдце, полное мелких круглых печений и пустой стакан из-под молока. Радим давно уже здоров, но все еще притворяется больным. Целыми днями только и делает, что валяется, читает и ест. И я с удовольствием ему потакаю, сейчас, может, и не самое время бездельничать, но он заслужил.
Иногда рассматривает цветные плавающие фигуры, которые даже в комнату пролазят сквозь окна.
— Ладно, — задумчиво говорит, — звери. Ну, рыба еще куда ни шло… Но петухи? Это же просто оскорбление какое-то!
Даже на улицу не выходит, а гостей я к нему совсем не пускаю.
— Ты меня собираешься под замок, что ли, посадить? — интересуется, и я тут же киваю.
Понятное дело, когда он захочет выйти, я его не стану удерживать. А пока пусть делает что хочет. Что угодно…
Услышав звук открывающейся двери, на секунду оборачивается.
— Доброе утро, — улыбается и снова утыкается в книгу, протягивая руку за печеньем.
Глубокий вдох. Спокойнее…
— Радим! — четко говорю я. — Ты сегодня неправильно выглядишь. Не одет, не причесан и не мыт, скорее всего.
Он выуживает из тарелки обычное печенье, такие больше любит. А я больше люблю ореховые.
— Разве? — недоуменно уточняет, разглядывая добычу.
— Да! Я сказала — неправильно! — напираю, повышая голос.
Так, вот теперь его внимание полностью переключено на меня. Прекрасно!
— И как же я должен сегодня выглядеть? — уже с интересом спрашивает и, мимоходом посмотрев на печенье, бросает его назад в блюдце.
— Ты должен быть вымыт, причесан, красиво одет. Должен стоять посреди комнаты в самой своей привлекательной позе, улыбаться. Должен ответить на все мои вопросы вежливо и подробно. Должен, э-э-э, показать мне зубы, чтобы я убедилась, что выбираю для своего потомства лучшего отца из всех возможных.
Через несколько секунд полной тишины книга летит на кровать, а Радим поднимается. Медленно, очень картинно идет, почти скользит по полу движениями, полными хищной грации, словно зверь сквозь лесную чащу пробирается. Останавливается вплотную, гипнотизируя взглядом.
— Я согласен все это проделать, — глухо звучит голос с восхитительными рычащими нотками, от которых тут же дыхание замирает. — Только у меня предложение. Может, пункт про одежду… изменим, и я, наоборот, разденусь совсем? Что-то мне подсказывает, что это куда более… впечатляет.
Как можно отказать ему в такой небольшой просьбе? Конечно, я согласна!
Он тут же притягивает меня к себе одной рукой. И целует. Каждый раз, когда целует, случается одно и то же, до сих пор. Мир вокруг расплывается, словно исчезает совсем. Есть только мы. Вот так это происходит: раз — и никого.
