Звериное царство - [72]

Пока они учились в школе, Анри часто, под предлогом какого-нибудь дела в деревне, приходил к ограде и наблюдал, как сыновья играют во дворе во время перемены.

«Друзья бесполезны, рассчитывать можно только на семью».

Он с самого начала не скрывал от них, что не доверяет окружающему миру. Анри – мизантроп, он открещивается от любой идеологии, презирает политические идеи, взгляды и дела. Он всегда сторонился узаконенных государством принципов обучения и социализации личности. Анри верит только в себя и ценность труда. Он не интересовался школьными успехами сыновей – считал, что этим следовало бы заниматься женщине, матери. И вообще, пусть научатся читать, писать, считать – другие знания в жизни не потребуются. Анри забирал сыновей из школы, как только каждому исполнялось шестнадцать: нечего время терять, пусть целиком посвятят себя работе на ферме.

«Здесь, во всяком случае, делаешь свою работу, и над тобой нет начальников, гордишься достигнутым и никого не подмазываешь. Мы семья. Клан».

Однажды утром, в июле, Жоэль остался в свинарнике, Анри отправился инспектировать Долины (так они называют свои поля, засеянные зерновыми и кукурузой), а Серж вернулся домой. Разулся, пошел на кухню, открыл шкафчик, достал бутылку виски, сделал большой глоток и принялся наполнять фляжку. Закончив, слизнул каплю и успел спрятать «Джонни Уокера» до того, как на пороге появилась Габриэль. Серж мгновенно почувствовал спиной враждебное присутствие – чужой страх, окрашенный недовольством.

– Не хочешь спросить, как она?

Серж не отозвался, взял старую зубную щетку и начал чистить ногти. Мыльная серая вода исчезает в стоке. Он не отвечает на вопрос невестки, она тоже не произносит больше ни слова. Серж закрывает кран, вытирает руки тряпкой – тщательно, палец за пальцем.

– Придется снова положить ее в больницу, – говорит наконец Габриэль.

– Мое мнение тебе известно. Ее тоже.

– Она не способна иметь свое мнение о чем бы то ни было. Из-за лекарств. Мне почти силой приходится вытаскивать ее из постели.

Серж бросает тряпку, поворачивается. Виски согрело горло и желудок. Габриэль нервным движением хватает пачку молотого кофе, заправляет кофеварку.

– Я думал, мы обо всем договорились, Габи. Когда отец близнецов ушел, ты захотела переехать к нам, и я согласился. При условии, что ты будешь заботиться о Катрин и детях. Такой был уговор, и он всех устроил, – тебя в первую очередь. Я не собираюсь заниматься благотворительностью. У меня полно забот со свинарником.

– Ты меня не содержишь, Серж, ни меня, ни детей! Я веду хозяйство.

– Не морочь мне голову, Габи, очень тебя прошу. Кати в больницу не вернется.

– Кто-то должен ее посмотреть…

– У Катрин есть врач, черт бы тебя побрал с твоим занудством! Не хочешь за ней ухаживать – ладно, обойдемся без тебя, не пропадем, но ты соберешь вещи, возьмешь сыновей и свалишь с фермы.

Габриэль бьет дрожь, она смертельно бледнеет, проносит ложку мимо кофейника. Ей страшно. Она собирает просыпанный кофе в ладонь, искоса поглядывая на Сержа. Иногда она напоминает ему Катрин – до болезни, молодую, пылкую, чувственную. Он хватает Габи за плечи, прижимается грудью к спине. У нее перехватывает дыхание.

– Слушай, – говорит Серж, – не бери в голову. Знаешь ведь, кризис есть кризис. От этого она оправится, как от предыдущих. Нужно ждать и делать все необходимое. Каждый должен стараться.

Серж закрывает глаза, утыкается лицом в шею невестки и вдыхает запах ее кожи в надежде уловить аромат Катрин. Не сегодняшний – больной, лекарственный, а прежний – сладко-пьянящий. Он проводит ладонями по рукам женщины, обхватывает груди.

Габриэль высвобождается, резко дернув плечом, огибает стол, чтобы смотреть Сержу в лицо.

– От тебя несет спиртным… Видела бы она тебя…

– Ну видела бы, и что? Думаешь, Катрин себе отказывала?

– Замолчи! Замолчи, прошу тебя…

Он внушает ей отвращение. Катрин испытывала то же чувство.

Сержа охватывает ярость. Он кивает и уходит, не сказав ни слова.

Серж идет к воротам, снимает замок, бьет ногой по цепи, которая удерживает створки, и почти бежит по проселочной дороге, чуть замедляется на шоссейной, смотрит на работающие на полях дождеватели1, похожие на сказочных китов.

Серое здание свинарника кажется увязшим в земле, сквозные проемы узких окон напоминают бойницы, пропускающие темно-коричневый разреженный свет: свес крыши, пыль и жировой выпот затрудняют видимость.

У Сержа дергается нижняя челюсть, какая-то важная, глубоко запрятанная железа выбрасывает в кровь адреналин, перехватывает горло и стрелой несется к локтям и пальцам.

Он останавливается, достает флягу, жадно глотает виски, бьет себя кулаками по щекам. Громко произносит несколько нечленораздельных фраз. Притихшие сороки наблюдают за странным человеком, сидя на проводах. Одинокий сарыч парит над полями, его тень ласкает колосья. Скоро откроется вид на Долины. Горячий воздух мерцает и дрожит в душистых ржаных колосьях цвета меди, играет с шелковистыми метелками светло-зеленой кукурузы. Издалека доносится гул комбайна, от земли поднимаются клубы желтой пыли. Через несколько дней пора будет силосовать зерно.