Звериная сущность - [3]

— Если он тот самый, кто заслан для того, чтобы проверить, кто мы такие, тогда нам следует позволить ему остаться здесь, пусть все вынюхает и убедится, что мы — именно те, за кого себя выдаем. Уиггенсы, живущие в конце Брэдфорд-каунти-роуд. А если всплывет разговор об учителе, скажем, что говорили тогда: его здесь никогда не было. Удовлетворившись увиденным, мистер Басс наверняка скажет себе, что сделал свою работу, и уйдет. Отошли мы его сейчас, он может истолковать это так, будто мы его боимся.

Фромм, всегда такой предусмотрительный и мудрый, убрал когти и поднял голову.

— Нам нужно быть очень осторожными, Челси. Не забывай о том, что время от времени мы перевоплощаемся. Цикличность и периодичность перевоплощений мы не должны нарушать, и об этом ты тоже не забывай. И о том, что мы голодны. Со временем, разумеется, все выплывет наружу.

Квинелл согласно кивнула:

— На карту поставлены наши жизни. Обленились мы тут. Захотим — будем находиться в том или другом образе несколько дней. А захотим — и несколько недель. Если придется.

Тут я нахмурилась, подумав о Лайле.

— Это не про Лайлу. Уж я-то ее знаю. Клянусь, сейчас возьмет и изменит образ, отправится в город и найдет там желанную добычу. Да она и несколько дней не пробудет в этом обличье, если только ее не кормить.

Только бы она ничего не предпринимала, думала я. Она ведь как-то лишила нас возможности поиграть с добычей, не вовремя привлекла к нам внимание загадочным убийством совсем недалеко от нашего дома.

— А что если выяснится, что он всего-навсего плотник, и никто другой? — спросил Фромм.

Я ухмыльнулась:

— Тогда устроим пир.

Квинелл поднялась со стула и засеменила в коридор.

— Пойду извещу мисс Лохматую Морду о нашем решении.

Фромм всем своим видом выражал сомнение и молчаливое согласие одновременно.

— Что ж, давай. — И повернулся ко мне: — Твой выход, Челси, так что иди и очаровывай его.

Я подошла к Фромму и обняла его. Я чувствовала, что и он испытывает по отношению ко мне чувства нежности и доверия, и мне не хотелось подвести его.

Басс был за домом. Нагнувшись, он засунул голову в дыру, через которую мы когда-то залезали в логово. Раньше здесь была железная решетка, защищавшая вход. Подходя к нему, я принялась мурлыкать что-то себе под нос, чтобы не напугать его своим появлением. Он вытащил голову из дыры и внимательно посмотрел на меня.

— А, привет, мистер Басс. Не обращайте на меня внимания. Смотрите не упадите в старый колодец и не споткнитесь об эти дурацкие корни индийского фикуса.

Я изобразила на лице свою лучшую улыбку.

— Все будет хорошо.

И его голова снова исчезла в дыре.

— Увидели что-нибудь интересное?

Он что-то пробормотал. Я подошла к нему поближе и встала рядом:

— Не слышу вас. Хотите лимонаду или еще чего-нибудь? Тут сегодня жарко.

Басс снова высунулся из дыры и, улыбаясь, посмотрел на меня.

— Воды, пожалуйста. Безо льда. — Он прикрыл глаза рукой от солнца.

Я кивнула и повернулась, чтобы побыстрее уйти прочь, прежде чем он увидит, как у меня краснеют лицо и шея.

Когда я вернулась, Басс сидел на перевернутом тазу, который валялся на дорожке, ведущей в долину. Лучший вид отсюда был на закате, но ему, казалось, и сейчас тут нравилось. Он осушил стакан и поставил его на землю.

— Спасибо.

С минуту он пожирал меня глазами, потом отвернулся.

— У нас тут, наверное, ремонта на сотни долларов.

— Да, мэм, это так.

— И мы сделаем вас богатым?

Он ухмыльнулся:

— Я тщательно, не торопясь, делаю свою работу, но так много не заработаешь. Обычно я договариваюсь о цене заранее.

— Тогда зачем же вы занимаетесь этим?

Я села рядом с ним на таз. Места было немного, и мы касались друг друга бедрами.

— Люблю это дело, вот и все. Мне нравилось строить и ремонтировать еще тогда, когда впервые ухватился за стенку детской кроватки. Родители любят рассказывать, как я пытался починить ночник, когда мне не было и двух лет.

— И починили?

Я чувствовала запах его кожи. Запах его пота напоминал мне запах ярь-медянки,[1] мускуса и кожи, долго находившейся на солнце.

— Обжегся. А ночник и не был сломан.

Он рассмеялся. Смех у него хороший. Искренний. Не такой, какой я привыкла слышать днем и ночью.

— Если вы не много зарабатываете, на что же вы живете?

Теперь и он меня понюхал. Я увидела, как раздуваются его ноздри, едва он почувствовал запах феромонов.[2]

— Видите ли… Я счастлив, когда у меня есть что поесть, когда есть крыша над головой и когда я здоров. Если жить просто, то много и не надо. Все, что мне нужно, — это минимум комфорта и любимое дело.

Все, что во мне было человеческого, утонуло в чувстве вины, когда он заговорил о том, как хорошо делает свою работу, о том, как мало ему нужно, тогда как я в жизни в основном только тем и занимаюсь, что разрушаю человеческие жизни, и разрушаю так, что восстановить их уже нет возможности. И до сих пор не научилась ничему другому. Мне впервые захотелось пощадить человека. Пусть я еще поголодаю, но поброжу пока в темноте. В неизвестности.

— Вам, должно быть, хорошо и покойно, — вздохнула я.

Он повернулся и пристальнее посмотрел на меня:

— Ну, а вы? Живете здесь в самой глуши…

— Я? Я готовлю еду. Много читаю. Притом жадно. Смотрю, как времена года сменяют друг друга.