Зверь милосердия - [30]

— Что со мной произошло? У меня серьезная травма?

Тут в разговор вмешался Фрэнк:

— Пусть для начала пару слов скажет доктор. Успокоит его. Потом ему будет легче разговаривать с нами.

Молодой врач в общих чертах изложил суть:

— Легкое сотрясение мозга. Небольшие кровоподтеки. Если не произойдет ухудшения, мы выпишем вас к шести вечера. В семь можете снова напиться.

Пострадавший облизал губы:

— Черт побери, похоже, пора завязывать. Голова просто раскалывается. — Он выдавил из себя кривую ухмылку: — А в общем, поделом мне.

Я подумал, что пора возвращаться к делу:

— Вы знаете, кто на вас напал?

— Да. — Он снова облизал губы и устремил вперед неподвижный взгляд, словно усиленно размышлял над чем-то. — Встретил его в таверне. Зовут Джерри, фамилию не помню. Не уверен, что он вообще её называл. Представился матросом. А что матросу делать в Тусоне? Здесь даже ручейка нет.

— Он вас ограбил?

— Не знаю. Вы полагаете, что ограбил?

Я сказал:

— При вас было всего несколько долларов — в кармане сорочки. Бумажника мы не нашли.

— Тогда, наверное, не ограбил. Я взял с собой двадцатку, но остальное, должно быть, истратил. Бумажник я оставил в отеле.

— В отеле? Значит, вы не из Тусона?

— Нет, я живу в Бенсоне. Там у меня бензоколонка. Сюда приехал встряхнуться. Слегка развлечься. Я заглядываю в Тусон примерно раз в полгода на два-три дня. Загоняю машину в гараж, чтобы не ездить в пьяном виде, снимаю номер в отеле и оставляю там бумажник. Беру с собой только двадцатку, чтобы не очень много потерять, если грабанут.

— Понятно, — сказал я. — Вас не ограбили, но стукнули чем-то тяжелым. Кто бы это мог быть?

Он покачал головой и болезненно сморщился:

— Не знаю. Думаю, я сам затеял драку. Когда напьюсь, я забываю о своих физических возможностях. Могу замахнуться даже на чемпиона мира по боксу, если мне покажется, что он меня оскорбил.

Фрэнк засмеялся:

— Ваше счастье, что вы не так часто пьете, мистер Клингер, а то вам не удалось, бы дожить до седых волос.

— К сожалению, чаще не могу. Моя дражайшая супруга возглавляет в Бенсоне общество трезвости. Она превосходит меня по всем параметрам. Нет, уж лучше иметь дело с чемпионом мира по боксу.

— Вы в состоянии оплатить скорую помощь и больничную койку? — спросил Фрэнк. — Больница может взять расходы на себя, но это для нищих, а вы вроде бы платежеспособны.

— У меня осталась ещё сотня. — Он с трудом скосил глаза на доктора: — Этого хватит?

Тот кивнул:

— Хватит и половины.

Я шагнул было к выходу, и тут мне в голову пришла интересная мысль.

— Когда в следующий раз, — сказал я, — надумаете встряхнуться, деньги оставьте в отеле, но прихватите с собой листок бумаги со своей фамилией и адресом.

— Чтобы вы могли известить мою жену? Так ведь она думает, что я в Финиксе, закупаю оборудование для своей бензоколонки.

В вестибюле мы с Фрэнком переглянулись и расхохотались.

— Я позвоню кэпу, — сказал он. — Сообщу новости о пострадавшем и выясню, каковы дальнейшие указания. Жаль, что по телефону нельзя плюнуть ему в физиономию.

— Ты по-прежнему считаешь, что Стиффлера убил Медли?

— Рыжик, я не псих. Поверь мне, преступник Медли. Убил он. Нет, я никогда не поверю, что человек может настолько свихнуться, чтобы начать убивать из милосердия.

11. Джон Медли

Во вторник в восемь вечера, находясь дома, я услышал, как часы отбивают время, и мне пришло в голову, что неделю назад именно в этот момент я вышел из дома, чтобы привести его сюда. Он был такой жалкий, этот немецкий парень. Увидев его, я понял, что указующий перст Всевышнего на этот раз безошибочно выбрал цель.

Он был подобен ходячему мертвецу и не мог стать иным. Его жизнь заканчивалась, воля к продолжению земного существования напрочь отсутствовала.

Проживи он ещё какое-то время, он стал бы жертвой непрерывных душевных страданий, таких же невыносимых, как физическая агония. Я знаю это по страшному опыту последних восьми лет.

Читая газетные сообщения о той ужасной аварии, о слушании в суде, скорбном похоронном обряде, я подозревал, что дело обстоит именно так, но тогда Всевышний ещё не подал мне знака. И лишь неделей позднее, в воскресенье пополудни, Он благословил меня на деяние, ниспослал наконец сигнал, который, увы, был в тот момент мне не совсем ясен.

Как очарователен был тот апрельский воскресный день! Положив Евангелие в карман пиджака, я прошел по бульвару до Небесного парка. Это моя церковь, мой храм Божий, когда я хочу побыть наедине с Господом. Я не принадлежу ни к одной из конфессий и никогда не был членом какой-либо церковной общины. Я был атеистом, вольнодумцем, агностиком до тех пор, пока восемь лет назад через совершенное мною ужасное преступление не нашел Бога. Вернее, Он нашел меня. А поскольку Бог везде, его храм — весь мир. Нелепо ограждать стенами клочок земли и называть его церковью. Самый гигантский собор — ничтожная пылинка по сравнению с тем истинным храмом, крышей которому служат небеса.

В Небесном парке — какое удачное название! — я сел в тени на маленькую скамейку, откуда мог наблюдать за молодыми людьми, играющими в теннис на бетонных кортах. Я смотрел на них, прислушиваясь к радостным крикам детей на качелях. Потом достал из кармана Евангелие. Я открыл его на Откровении Иоанна Богослова. Если одна часть Библии может быть прекрасней другой, то, на мой взгляд, именно эта глава наиболее глубоко проникает в душу. Мои глаза остановились на следующих строчках: «И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя».