Зверь, которого забыл придумать Бог - [18]

Винить местных трудно. Я знаю в лицо почти всех четырехсот жителей нашей деревни, и летом они чаще всего сплетничают о причудах и идиотских выходках своих любимых персонажей — туристов. Здесь их негодование вполне понятно. Зимой они говорят друг о друге или о погоде. Поскольку я обосновался в этих краях задолго до рождения большинства из них, они относили меня к категории богатых чудаков. Меня восхищает изобретательный острый ум многих местных жителей, которые, как ни странно, смогли бы добиться огромных успехов во внешнем мирю, никогда не вызывавшем у них особого интереса. Все они на удивление точно судят о человеческих возможностях и правильно оценивают свои собственные, что редко получается у городских жителей.

Когда я вернулся, Джо кемарил на моем спальном мешке на столике для пикников. Марша со страшной силой завиляла хвостом, как умеют делать только лабрадоры. Я принес ей большой кусок чеддера, ее любимое лакомство. Пока Джо спал, я внимательно рассмотрел вмятины у него на черепе над линией волос, исполнившись минутного восхищения врачами, которым приходится иметь дело с подобными травмами. Когда я был помоложе, многие пожилые люди по старинке продолжали называть врачей костоправами — выразительное слово, ничего не скажешь. Я заметил записную книжку, лежавшую у левой руки Джо, и слегка похолодел от страха, поскольку ее присутствие неизменно предвещало мучительные поиски ответов на трудные вопросы. Я далеко не врач-психиатр, и было невозможно представить специалиста, способного помочь Джо теперь. Все же время от времени, когда что-нибудь особенно беспокоило его, он приходил ко мне с записной книжкой. Несколько недель назад я поймал себя на том, что пытаюсь объяснить ему понятие цвета и природу спектра. А также почему у животных не по шесть ног! Почему все огромные белые сосны были вырублены в начале века? Почему звезды цветные? Последний вопрос заставлял предположить, что Джо видел фотографии с телескопа «Хаббл» в журнале у Рэтбоуна, но я не был вполне уверен.

Я пролистал записную книжку и страшно удивился, найдя довольно откровенный поляроидный снимок Энн, приклеенный скотчем к одной из страниц в конце. Она стояла на четвереньках, задницей к объективу, в крохотных голубых трусиках и лифчике, и смотрела через плечо с ослепительной улыбкой. «Прости господи», как говорят старикашки. Я знал, что у Дика Рэтбоуна есть поляроид, купленный перед самым выходом на пенсию, когда он участвовал в проекте по исследованию популяций разных рыб. Он мне показывал фотографии самых крупных экземпляров. Я живо представлял, как Джо берет фотоаппарат, чтобы сделать конкретно этот снимок. Безусловно, это была своего рода памятка, оставленная Энн, поскольку Джо забывал все лица, но явно не тактильные ощущения от кожи, не запах, не звук голоса и, уж конечно, не ее неповторимый вкус.

Джо резко проснулся, вздрогнув всем телом, протянул руку в сторону и почесал за ухом Маршу, в два счета стащившую его со стола. Пойманный с поличным, я отдал Джо записную книжку, но он не стал спрашивать, какого черта я беру без спроса чужие вещи. Он показал мне снимок Энн, словно священную реликвию, а потом открыл книжку на странице с четырьмя неуклюжими рисунками, какие мог бы нарисовать, наверное, второклассник. Первый изображал рыбу, длина которой, как знаками показал Джо, превосходила длину моего стола футов на десять. Рисунок заставил меня вспомнить озерного осетра, виденного мной в пятидесятых у побережья к северу от Харбор-Спрингз. Второй рисунок определенно представлял самца бородатого ворона, но Джо широко развел руки, показывая, что птица несколько крупнее обычного ворона. Само по себе это не вызывало тревоги, ибо за долгие годы жизни я убедился, что явный интерес ко мне выказывает, ну, может, один из тридцати воронов и потому у меня нет оснований относиться к ним неприязненно. Третий рисунок немного выпадал из ряда, поскольку изображал неизвестное мне животное. Оно напоминало медведя, только чересчур округлого и с большим изогнутым хоботом, и Джо поднял руку на уровень груди, показывая его рост. Четвертый рисунок представлял изображение ворона, наложенное на медведеобразную фигуру с длинным носом таким образом, что они сливались в одно фантастическое существо.

Я стал в тупик, и мне потребовалось полчаса напряженных усилий, дабы понять, что означают рисунки. Оказалось, что животное, о котором упоминал Джо тем днем, когда Дик Рэтбоун, Соня и я нашли его у реки, предположительно меняет обличья. В середине дня оно было рыбой; от заката до полуночи — округлых очертаний мохнатым зверем, похожим на огромный шар для боулинга; а с полуночи до середины утра — громадным вороном.

От всего этого на меня накатила страшная усталость. Все мое существо настоятельно требовало ланча и долгого крепкого сна. Общение с сумасшедшим утомляет, даже если он по непонятной причине становится тебе очень симпатичен. Короче говоря, я хотел остаться один, но для разнообразия поборол это неоригинальное желание. Не сказать, чтобы я видел себя романтическим героем, в одиночестве предающимся размышлениям о вопросах великой важности, если таковые вообще существуют. Вероятно, дело связано скорее с моим нажитым состоянием и тем очевидным фактом, что богатые люди обычно скрытны, осторожны, подозрительны, недоверчивы, словно весь мир твердо решил объединенными усилиями попытаться отнять у них деньги, что тоже верно, — ну так и что с того? Тот факт, что я в действительности не являюсь членом семьи, группы или сообщества, больше не представляется мне похвальным. «Я странствовал одиноко, как облако» — не всегда хорошая позиция.