Зверь - [38]

Опьянев от безумной радости, Жак принялся ощу­пывать в комнате все подряд: стол, на котором стоял таз, полотенце, местами сухое, местами мокрое, мыло, выскальзывающее из рук, губку, которую лихорадочно сжимал, чтобы выдавить из нее холодную воду. Ин­стинктивно он подносил каждый предмет к лицу, чтобы его понюхать, вдохнуть и почувствовать его особенный запах. Морщась, он кусал мыло, губку — у мыла был не­приятный вкус. Я позволял ему делать все, что он хо­чет, как бы в вознаграждение за проведенные во мраке десять лет. Чудо свершилось на моих глазах, три чувст­ва, с помощью которых предстояло воспитывать Жака, начинали взаимодействовать, чтобы помочь прояснить­ся сознанию. Запах и вкус пришли на помощь к осяза­нию. Все это происходило самым простым образом: я наблюдал за беспорядочными, механическими жестами ребенка и видел, как он сначала ощупывал каждый предмет дрожащими пальцами, затем нюхал и наконец пробовал его жадными губами на вкус.

Казалось, что и лицо, непроницаемое до сих пор, жаждало узнавания новых предметов. У Жака появил­ся ключ к пониманию вещей. У меня было теперь дока­зательство живого ума — доброе сердце Соланж не ошиблось. Прошел час, два, три — часы, насыщенные новой жизнью, в это время я последовательно его за­ставлял ощупывать, обнюхивать уже знакомые пред­меты, давая им наименования осязаемым знаком на его жадных ладонях. Руки вспотели, он часто дышал. Я по­нял, что не следует слишком затягивать этот первый урок, иначе сознание — еще слабое — не выдержит по­трясения. Завтра я начну с тех же самых знакомых предметов утреннего туалета и добавлю новые.

А до тех пор, я считал, надо дать ему возможность двигаться, подышать свежим воздухом. Чрезмерная моз­говая работа в течение нескольких часов требовала ус­покоительной разрядки. Я отвел его в институтский парк и заставил следовать заранее обозначенным мар­шрутом. Для этого между некоторыми деревьями были натянуты веревки. Жаку оставалось только идти от де­рева к дереву вдоль веревок, деревья служили вехами. Спустя три дня он мог уже прогуливаться один. Так он узнал понятие «пространство». Очень быстро он понял значение слова «движение» и обнаружил, что ноги кон­тролируются его волей.

Естественно, я был рядом с ним во время этих прогу­лок, чтобы что-нибудь не случилось, но не указывал ему дорогу — позволял действовать самостоятельно. Как только он заучил наизусть этот маршрут, я обозначил ему веревками другой. Не нужно было, чтобы он посто­янно проделывал один и тот же путь. Когда я научил Жака обозначать каждый предмет мимическим знаком, я стал с ним общаться только как с глухонемым, заста­вил его осваивать дактилологический алфавит, кото­рый считывается кожным покровом, — именно этим алфавитом пользуется сейчас переводчик. Затем я стал с ним общаться как со слепым и обучил его алфавиту Брайля, который позволил ему читать. Но он мог пока узнавать и обозначать только конкретные предметы и простейшие действия. Для того чтобы обращаться не­посредственно к его душе и сердцу, нужно было ему внушить представление о некоторых понятиях.

Я начал с понятия «величина», для чего дал ему воз­можность тщательно ощупать двух товарищей — боль­шого и маленького. Затем продолжил в этом же духе. Однажды вечером, когда к нам в институт явился ни­щий бродяга, чтобы попросить крова и хлеба, я отвел его к Жаку, и мой ученик ощупал рваную одежду и стоптанные башмаки несчастного. Эксперимент был же­стокий, но необходимый. Жак очень резко выразил свое отвращение при этом первом непосредственном сопри­косновении с бедностью. Сразу же после этого я дал ему возможность ощупать добротную одежду, тонкое белье, часы с браслетом и новые туфли институтского врача Дерво. Жак тотчас же с помощью мимического языка заявил: «Я не хочу быть бедным! Не люблю ни­щих!»— «Ты не имеешь права так говорить,— ответил я.— Ты меня немного любишь?» Лицо его выразило нежность. «Ты любишь меня,— сказал я ему,— а между тем я тоже бедный».

Жак понял тогда, что нет ничего позорного в том, чтобы любить бедных, и в то же время усвоил понятия «богатство» и «бедность». Воспользовавшись этим под­ходящим моментом, я взял его руки и приложил их к своему лицу. Он долго ощупывал мои морщины, затем сравнил мое лицо со своим — чистым и молодым. Я объ­яснил ему, что придет день, и у него тоже будут мор­щины,— так в его сознании возникло представление о старости. Он запротестовал, заявил, что никогда не бу­дет таким, всю жизнь собирается оставаться молодым и что у него никогда не будет морщин. Невероятно трудно было ему объяснить, что стареют все, что старость не будет грустной, если она сумеет окружить себя моло­достью. Ведь единственно настоящая молодость — это та, которая у нас в душе.

Когда спустя несколько дней Жак прогуливался вдоль веревок в парке под моим наблюдением, мне при­шла мысль внушить ему еще одно необходимое понятие: «будущее». Объяснения, несмотря на все мои усилия, были бы трудными и недостаточными, если бы ребенок впервые меня не опередил. Жак сделал простой жест, который доказывал, что он все прекрасно понял: вытя­нув руки вперед, он быстро шел впереди меня, не обра­щая внимания на вехи маршрута. Самостоятельно, вну­три себя он нашел вечное сравнение жизни с дорогой, о котором замечательно сказал Боссюэ. Вернувшись с этой волнующей прогулки, открывшей перед ним необо­зримые горизонты, Жак впервые соприкоснулся с поня­тием «смерть». Теперь, когда он представлял себе, что такое «будущее», я считал его вполне подготовленным к восприятию смерти.