Звенья одной цепи - [36]

— Я был готов с того мига, когда открыл эти глаза.

Они почти все отвечают именно так, словно там, в потустороннем мире, заранее заучивают текст наизусть. Почти все из тех, кого я спрашиваю.

— Сколько лет назад?

Он задумывается, проводя длинным жёлтым ногтем по боку хрустального бутона.

— Летом пойдёт двадцатый год.

Неужели так долго? Быть не может. Я бы узнал раньше. Я бы узнал. Разве только…

— Чего он желал, впуская вас?

Складки век вздрагивают. Человек мог бы заплакать, вспоминая прошлое, а демоны лишены такой способности. Всё, чему они успевают научиться, это скалить зубы в улыбке.

— Забвения.

Как просто. Старик, уставший от жизни, а быть может, и от тех, кто его окружает, попросил синюю звезду подарить ему вечный покой. Отдал почти всю плоть в обмен на достижение цели, позволил да-йину оказаться в нашем мире и… намертво застрять в безыскусной ловушке.

— И вы разделили его желание.

Разводит руками, растягивая губы в улыбке, настолько грустной, насколько это доступно гримасничающему демону.

— Я слишком поздно понял, что оно означает.

Пойми ты раньше, всё равно ничего бы не изменилось. Вы заглядываете в наш мир на одну только ночь, искрами загораясь в темноте, но, если не попадаете на готовый к воспламенению хворост, с рассветом обязательно угасаете, возвращаясь в долгое ожидание. Зато если рядом оказалась хоть одна иссохшая от желания веточка, не можете устоять.

Вы не выбираете свою участь. Выбираем мы.

— Слишком поздно, — добавляют сухие бледные губы.

Наверное, это можно было бы назвать сожалением, но в нём нет печали по потерянным годам или необретённому могуществу, есть только осознание неизбежного. А ведь он может жить ещё очень долго. Пока оболочка не рассыплется прахом и плоть демона не погибнет, лишённая защиты перед нашим миром.

— Вы хотите уйти.

И снова не спрашиваю. Пусть да-йины не знают страха смерти, гибель бывает разной. Можно быть отсечённым от увядающей плоти и возвращённым домой, а можно растворяться по малой капле, теряя целостность сознания и памяти, чтобы воскреснуть беспомощнее младенца. Вот что по-настоящему страшит демонов: слабость. И тот, кто сидит передо мной, наверняка готов дорого заплатить, только бы вырваться из ловушки, которую сам и захлопнул.

— Хотел.

Что это значит? Он не станет просить о последней милости?

— А сейчас? Что-то изменилось?

Веки вновь сдвигаются, пряча угольки глаз и мешая понять, какую игру затеял да-йин.

Он знает, что встреча с охотником сулит только один исход. Он знает, что просьбы или угрозы не остановят меня и не изменят моё решение. Решение, которое я пока никак не хочу принять.

— Я приходил сюда раньше. И приду снова. Но… Пусть этот новый раз станет таким же, как первый.

— Повторяющим прежние ошибки?

— Позволяющим начать заново.

Он снова смотрит на меня, и его зрачки греют жарче, чем огоньки свечей на углах стола.

— Вас ждёт медленная смерть.

— А вы знаете, о чём говорите.

Удивляется? Похоже на то. Но я и в самом деле знаю. Потому что умирал. Много-много раз вместе с такими, как он.

— Хотите пройти через страдания?

Крючковатые пальцы впиваются в подлокотники кресла, помогая старику подняться на ноги.

— Кажется, вы, люди, верите, что перенесённые муки помогают вашим душам стать чище? А насчёт своей я знаю это наверняка. — Рука, поднимающая бокал, не вздрагивает ни разу. — Мы непременно встретимся!

Встретимся. Только и не узнаем друг друга. Хороший тост. Не вижу повода, чтобы не присоединиться к нему, а потом благочинно заметить:

— Время уже позднее.

— Да. Вы, молодые, лучше нас чувствуете, когда нужно отходить ко сну. Я если и задремлю, то далеко за полночь.

— Добрых снов.

Демон кивает, опускаясь в кресло и придвигая графин, ещё наполовину заполненный тёмным рубином вина. Я могу ударить в любой миг, незаметно для своего противника или ожидаемо. Как сам того пожелаю. Когда пожелаю.

Наниматель ждёт меня у лестницы, почти под самыми дверьми кабинета. Капельки пота на залысинах, выступающих из-под накладок парика, взгляд, выжженный неутолёнными страстями. Старший сын, так и не вступивший в права наследства, потому что никак не похоронит отца. Проклятый старик всё не хочет и не хочет умирать, а когда имеющиеся средства испробованы, остаётся последнее: я.

Не всегда доносы оказываются правдивыми, ой не всегда. Но если бы их вовсе не существовало, мне было бы затруднительнее выбирать дорогу. А на сей раз доносчик не ошибся.

— Вы говорили с ним? — Чуть ли не приплясывает на месте от нетерпения.

— Да.

— Вы… заберёте его?

Сколько ему? Уже за сорок? Перезревший плод, который всё никак не упадёт с родительского древа. Подгнивший плод.

— Не сейчас.

— А когда?

Делаю вид, что думаю. Хотя тут и без притворства есть над чем поразмыслить.

Пока жив глава рода, жив и сам род. А сможет ли истосковавшийся по власти мужчина, заискивающе заглядывающий мне в глаза, стать таковым? Мне нет ровно никакого дела до будущего, стоящего на пороге этого дома, но, каждый раз делая вдох, я сожалею о скором наступлении рассвета, потому что здешний воздух пока ещё напитан степенной мудростью.

Не знаю, заслуга ли в том да-йина или его предшественника по оболочке дряхлой плоти, однако он — словно связующий раствор, не дающий камням замка оторваться друг от друга и рассыпаться на бесформенные кучи. Пусть даже имя этому раствору «ненависть».