Зуб мамонта. Летопись мертвого города - [45]

— Ты смотри, налим, — удивился Козлов.

Руслан, издав вопль дикаря, исполнил танец удачливого охотника.

— Потише, потише, не мельтеши, — охладил его пыл Козлов и огляделся в тревоге. — Налетят сейчас, налетят. Хоть маскхалаты надевай. Подсек и стал перебирать леску руками, как сурок, который чешет себе живот. За сотню метров не разберешь, что он делает и делает ли что вообще. Темно-зеленый окунь, широко раскрывая рот, запрыгал, как на сковородке, обвалявшись в снегу, словно в муке.

— Да кому здесь налетать? Нет никого, — беспечно ответил Руслан.

— От жадных глаз не спрятаться. Они всегда за тобой подглядывают.

Люди, которые плохо думают о других, чаще всего, увы, оказываются правы. Клев был невероятный. Лунки обрамляли круги из живой зелени. Руслан размахивал руками, как дирижер симфонического оркестра. Но со стороны Степноморска на приличной скорости к ним уже мчалась «Нива». В бинокль они, что ли, из окопа наблюдали? Козлов вскочил на ноги и стал энергично отмахивать руками: влево, влево, козел, сворачивай. Но «Нива» ему не верила и мчалась по прямой. Вылетела на чистый лед и закружилась в вальсе: увидела беду, да поздно. Лопнул под ней темный лед, как оконное стекло под кирпичом, и ушла она под воду. Глупо, страшно и красиво. Носом вверх. А несколько секунд спустя полынья вздулась пузырем воздуха. И тут впервые Руслан узнал о таланте своего предка. Мир содрогнулся от раскатов вдохновенного мата.

— Всплыло! Там что-то всплыло! — перебил он извержение нехороших слов.

То, что всплыло, шевелилось. И очень даже активно.

Козловы наперегонки рванули к полынье.

Под синью мартовского неба, в ослепительном сиянье последнего снега, в темной, как космос, воде барахтался Енко, один из самых фартовых людей Степноморска. Удачливые, они всегда всплывают.

Руслан лег на тонкий, с живыми пузырями воздуха лед, зеленоватый, как стекло шампанского, и пополз навстречу судьбе. Он полз бы еще быстрее, если бы догнавший его Козлов не вцепился, матерясь, в его ногу.

— Ну и глубина, — поделился, отфыркиваясь, впечатлением Енко, — чуть у самого пузырь изо рта не выскочил.

Судя по квадратным глазам, был он изрядно напуган, но держал себя в руках и даже пытался руководить собственным спасением.

— Не торопись, Ович, сбегай за буром. Надо его в крепкий лед ввернуть для подстраховки, а то я вас за собой утащу.

Сине-красный намокший пуховик пузырился, капюшон налезал на глаза. Опираясь на локти, не теряя времени, он ломал хрупкий лед, чертыхаясь и отплевываясь. Крепкий северный мужик с завидным самообладанием.

— Тебя только за водкой посылать, — поругал он Козлова.

— Ишь, развыступался, — удивился наглости утопленника запыхавшийся Козлов, вворачивая бур в лед. — Будешь выступать, до мая купаться останешься.

Он накинул на торчащий из снега бур лямку рюкзака, в другую лямку просунул носок валенка. Скинул с себя полушубок и передал Руслану:

— Бросишь этому тюленю — пусть за рукав цепляется, а я тебя подержу.

План был просто замечательным, если бы пимы на ногах Руслана не были столь просторными. Как только Енко потянул к себе шубу, пытаясь взгромоздиться на лед, Руслан был выдернут из валенок и, секунду спустя, плескался в ледяной купели.

— Спасатели, мать вашу! — разволновался Енко. — Замучаешься вас спасать.

Он помог Руслану выкарабкаться на лед, и, поскольку после этой суеты был взломан значительный участок, длины двух Козловых вполне хватило для спасательных работ. Держась за голые красные ноги Руслана, Енко был втянут на лед, как загарпуненный кашалот на борт китобоя.

— Прыгай в пимы и бегом к Отшельнику, — Козлов махнул рукой в сторону острова, — а я свою шубу соболиную попробую спасти.

Енко грузной рысцой припустил к острову. Вода стекала с него, как с половой тряпки. Унты чавкали.

— Со стороны моря заходи, — крикнул вслед Козлов, — увидишь прорубь — выйдешь по тропе к хижине, — и поторопил Руслана, пытаясь ледобуром зацепить плавающий в темной воде овчинный полушубок: — Беги, пока в сосульку не превратился.

Руслан сунул онемевшие ноги в пимы. Они наполнились влагой. Через несколько шагов он почувствовал свежие мозоли. Мерзкий, промозглый холод стягивал кожу, закручивая ее на затылке.

Прищурившись от вонючего дыма, склонив голову набок, Отшельник обухом топора выковывал из медали «За освоение целинных и залежных земель» зимнюю блесну. Наковальней служил камень, зажатый между колен. По старой привычке нелюдимый дед ругался сам с собой. А когда ударял по пальцам, ссора переходила в яростный скандал.

Вторжение мокрых людей его не обрадовало.

— Дверь, дверь, клык моржовый! — проворчал он, не отвлекаясь от занятия.

— Деда, ты зови меня просто: господин Енко, — оскорбился строптивый утопленник.

— Господин — Господь один, а ты клык моржовый, — упорствовал в своем заблуждении упрямый дед.

Ничто уже не могло удивить и напугать этого человека. Загляни в лачугу сам водяной, ему тоже бы досталось как молодому.

— Нам бы, деда, погреться, — смирившись со здешним этикетом, сказал Енко бодрым, хотя и слегка дрожащим голосом, сморщил нос и добавил: — Ап-чхи!

Дед одарил его взглядом исподлобья и проворчал нечто невнятное.