Зрячая ночь. Сборник - [14]

— Ну, сама знаешь, — говорит мама. — Мужика нужно держать. Окольцовывать его надо, мужика этого, Тань. Бабой родилась, бабой и будь.

Настя тянет носочек, и он тонет в синеве растянутой колготы.

— Ага, — поддакивает мама, хватая Настю за вторую ногу. — Дуру не надо из себя строить, фифу. Она ему что, не давала, видать? Вот и ушел. А кто подобрал, с того спросу нет.

Фырчит, довольная своей решительностью.

— Ой, Танька, я б сама его подобрала. Мужик как мужик. Не пьет же, да? Воооот…

Настя слушает маму, застегивая на поясе черную юбочку.

— Не будь дурой. И мужика держи, — подводит итог мама и прощается с тетей Таней.

Это «не будь дурой» запомнилось Насте ярче всего. Она и не поняла его толком, но запомнила. А потом, когда повзрослела, то и «держи мужика» пригодилось. За это время мама успела побыть дурой трижды, трижды упуская из своих рук хороших мужиков.

Первый — Олег Васильевич — носил смешные усы и при каждой встрече дарил Насте оранжевые мандарины. Кислые и с косточками. Но мама учила всегда радоваться его гостинцам. У второго — Алексея Геннадьевича — была своя дочка, о которой он любил маме рассказывать — громко, чтобы Настя слышала. Его Верочка и на пианино играла, и на олимпиаде по природоведению взяла гран-при, и даже крутить ей локоны не нужно было, она с рождения носила их копной. Алексей Геннадьевич пробыл с Настиной мамой недолго, вернулся к маме Верочки. Видимо, та была не дурой.

Третий пришел в их дом, когда Настя заканчивала девятый класс, ушел — в конце ее второго курса. Валентин Сергеевич любил подолгу стоять на балконе в семейных трусах, осматривая двор гордым взглядом, будто все это возводилось его большими волосатыми руками. Он много говорил, громко ругался с телевизором, но в целом был хорошим мужиком. Работал, не выпивал, даже отвез Настину маму в Сочи. Году к четвертому их совместного житья мама совсем расслабилась. Начала придираться и спорить, научилась греметь посудой и презрительно цокать языком. А потом в контору, где трудился Валентин Сергеевич, устроилась молодая Леночка. Леночка дурой не была. Так дом покинул третий мужик.

После него Настина мама решила, что никаких больше мужиков у нее не будет, время ждать внука.

— Не будь дурой, доча! — хмурясь, бубнила мама, когда Настя прибегала из универа, полная мыслей, надежд и непрочитанных книг. — Горбатишься до утра над тетрадками, зрение сядет, кому очкастая нужна будешь?

Настя привыкла маме верить. Мама никогда ее не подводила. Они всегда были вдвоем, даже в годы Валентина Сергеевича. Мама умела вылечить любую болячку, мама знала, как решаются уравнения по тригонометрии, мама плела красивые косы, гладила платья и целовала на ночь, как бы сильно они ни ссорились днем. И, если мама считает, что очкастой Настя никому не будет нужна, что ж, Настя пойдет к врачу, проверит зрение и перестанет готовиться к сессии по ночам.

На следующий день Настя вошла в приемную офтальмолога, заняла очередь и углубилась в изучение брошюр, щедро раскиданных на столике в приемной.

— Анастасия Ивановна, возьмите талончик, пожалуйста. — Голос медсестры, сидевшей за стойкой у входа, заставил Настю поднять голову.

Больше, чем быть дурой, Настя ненавидела мешать другим работать. Она вскочила с диванчика и ринулась за талоном. В этот момент дверь кабинета распахнулась. Настя шарахнулась в сторону, но было поздно.

Парень, шагнувший в приемную, сбил ее с ног, но тут же легко подхватил, останавливая позорное падение. Настя посмотрела в его широко распахнутые глаза человека, которому только что насильно расширили зрачки, и подумала, что за талончиком она сегодня не пойдет. Не такая уж она и дура.

Игорь извинялся все их недолгое свидание в ближайшем кафе. Настя улыбалась в высокую пенку взбитого молока и почти не слушала, что он там говорит. Рассматривала его короткую стрижку, рубашку с закатанными рукавами и аккуратные пальцы, в которых он крутил ложку, перед тем как помешать сахар в чае.

Не быть с ним дурой оказалось очень легко. Не звонить первой, но всегда отвечать на его звонки. Не требовать совместных выходных, но самой быть свободной по вечерам. Улыбаться его друзьям, но не заводить с ними лишних разговоров. Не хвататься за него на улице, не рассчитывать на особую поддержку, потому что сама виновата, он же говорил. Это касалось простуды, проваленного экзамена и ссор с мамой. Настину маму Игорь любил. Чувство это было взаимным.

Они часто сидели за столом все вместе — Игорь во главе, Настя по правую руку, мама по левую — и разговаривали. Чаще всего об Игоре. О том, что в банке его не ценят, но это потому что дураки. О том, как ловко он закрыл квартал, всучив кредиты с высокой ставкой там, где можно было бы и подешевле. О том, какая ужасная погода, и вот бы вы, Елена Сергеевна, связали мне шарфик, мы еще схему в прошлый раз рассматривали, ну такая красота.

С Настиной мамой Игорь был ласков и нежен. С Настей требователен, но справедлив.

— Настен, ты б приоделась, что ли? — попросил он на третий месяц их встреч.

И Настя легко отказалась от любимых кусачих юбок ниже колена — чистая шерсть, тепло и спокойно. На дальнюю полку ушли свободные платья, удобные ботинки и даже россыпь медных колечек.