Зрелища - [19]

— Галя, душа моя, еще раз последнюю фразу и смех. Сережа хочет послушать.

И Галя повторяла еще раз, и злые корчи снова терзали Сережу так, что даже слезы выступали на глаза и горело лицо, но деваться было некуда. Вся его работа, как он ее теперь понимал, в том и заключалась, чтобы находиться рядом, быть адъютантом, мальчиком на побегушках и в любой момент оказываться под рукой. Когда у Салевича вспыхивала новая идея, он в тот же момент кидался осуществлять ее на деле, ему обязательно нужно было сразу заложить первые кирпичи, дать кому-то толчок и распоряжение, пустить немедленно в работу, и тогда он успокаивался и уже через час мог не вспомнить ни о своих распоряжениях, ни о самой идее. Но если в этот момент что-то мешало, если некому было приказать и разрядиться — о! тут он впадал в бешенство, метался, сжигаемый изнутри нетерпением творца, и потом обрушивал всю вину на отсутствовавшего, который вовремя не подхватил, дал разбиться прекрасному началу. Так что Сережа, быстро разобравшись в этом, старался во время репетиций далеко не уходить, и Салевич каждый вечер наваливал на него прорву мелких просительных поручений.

Эти поручения были для Сережи еще большим мучением, чем Галина последняя фраза и смех на сцеие. Ни у кого не хватало фантазии представить себе, что он переживал при каждом небрежно брошенном задании куда-то там пойти и что-то такое добыть, необходимое сейчас для коллектива. Для него же все стало ясно с первого же раза, с первой просительной истории, когда в каком-то эпизоде по вине загадочного автора два персонажа надолго остались без слов и дела, и Салевич, решив занять их на время шахматами, послал Сережу принести их из красного уголка или комнаты тихих игр.

Казалось, ничего не могло быть проще.

Сережа беззаботно побежал выполнять, думая на ходу только о законах искусства и о том, что было бы тоньше в исполнении актеров — настоящая партия, с напряжением мысли и стремлением к победе, или же просто эффектно поднимать одну и ту же ладью, почесывать ею переносицу и потом с шумом опускать на прежнее место (все равно из зала никому толком не видно). Еще ему пришел в голову анекдотический вариант, как все действующие лица, увлеченные интересной партией, собираются вокруг доски, забыв о спектакле, это рассмешило его, и такой вот, улыбающийся и легкомысленный, он влетел в красный уголок.

— Я одолжу у вас шахматы. На часок, — то ли попросил он, то ли поставил кого-то в известность, уже протягивая руку и касаясь коробки.

Дежурная вязальщица подняла на него усталый, укоризненный взгляд и оказала:

— Будьте как дома. Я имею в виду — закройте за собой дверь, как вы это делаете дома.

Пристыженный Сережа пошел закрывать и вернулся на цыпочках, чтобы не мешать двум вагоностроителям, игравшим в шашки. Один думал над ходом, второй поднял голову и строго высматривал, когда тут еще чего-нибудь нарушат.

— Как я мечтаю о человеке, который войдет однажды и сам закроет за собой дверь, — сказала вязальщица. Думавший вагоностроитель сделал ход, и теперь они поменялись ролями — второй думал, а этот следил за Сережей. Видимо, думать за несколько ходов вперед, то есть еще и за партнера, казалось им совершенно бессмысленным.

— Видите ли, — шепотом начал Сережа, — у нас идет репетиция, и в пьесе этого нет, так что мы не могли подготовить заранее, а в процессе возникла такая необходимость, то есть можно было бы что-нибудь другое, любое занятие для двоих, но что же именно? Карты и вино, вы сами понимаете, нельзя, пинг-понг слишком громко, будет отвлекать от основного действия, так что вот, как это ни банально, мы решили…

— У вас есть какой-нибудь документ? — перебила его вязальщица. В ее голосе было столько усталости и презрения к многословным посетителям, что Сережа как подстегнутый бросился хлопать себя по карманам и нашел-таки какой-то старинный пропуск или билет с фотографией внутри и двумя замызганными печатями.

— Как я мечтаю о людях, которые не станут заместо документа рассказывать свою биографию, — сказала женщина. Она протянула ему коробку с шахматами и вдруг в последний момент отдернула руку. — Боже мой, да он же просрочен! — воскликнула она, всматриваясь в пропуск. — Вы хотели меня обмануть!

Вагоностроители оставили игру и привстали, готовые схватить всякого, задумавшего убежать. Вязальщица сидела откинувшись, изображая не то полуобморок, не то предельное омерзение, скрещенные спицы в ее руке сверкали и топорщились, как оружие. Вконец уничтоженный Сережа выворачивал наизнанку все карманы, нет ли там еще чего-нибудь, надежного и непросроченного. Он уже почти верил в свою преступность и торопился только объяснить, втолковать им всем про народный театр и поручение Салевича, что, мол, не для себя же — для важного общественного дела, которое не может ждать и вообще-то требует от каждого и даже от них посильного участия и поддержки. Расслышав про общественное дело, женщина начала понемногу отходить и вставляла уже презрительные, недоверчивые вопросы вроде «откуда вы такие быстрые?», «а кто пустил!», «а Марья Сергеевна знает?», но вдруг будто спохватилась (как я могла такое забыть!) и воскликнула: