Зрелища - [16]

Неужели вы никому не показывали? Так-таки никому?

— Н-нет, — не совсем уверенно протянул Всеволод. — Ведь я обещал, что пока у вас все не будет готово…

— О, да, вы обещали! Но стоило раздаться звонку из Комедии, как вы помчались к ним на задних лапах. Фамилия Горбанюк говорит вам что-нибудь? Ага, засмущались. А двухнедельные переговоры с телевидением, конечно, не в счет? Но вам отказали и там и там — чем же они аргументировали? К каким сценам придирались? Ведь это мнение мастеров — может, и нам надо будет прислушаться.

Всеволод сидел совершенно пришибленный, свесив между колен сцепленные руки. Вдруг стало очень заметно, каким поношенным выглядит его свитер, как стоптаны и пыльны его башмаки, как плохо выбрита складка под подбородком.

— Милый мой, —  протянул Салевич, переключая на ходу тембр голоса с «убийственно» на «снисходительно». — Надо быть мною, чтобы сохранить здесь что-нибудь в тайне. Ведь это театральный мир — неужели вы действительно надеялись, что мне не расскажут? И может, хоть теперь вам станет понятно, почему я запираюсь. Почему темню. Почему ни одному не доверяю вполне. Но вам-то как раз одан секрет я собирался доверить. И не потому, что вы такой сверхчестный человек (этого не скажешь), а просто пора.

Он легонько постучал носком одной ноги о каблук другой, раскинув руки на сцинки соседних стульев, и произнес, заранее упиваясь эффектом;

— Дело в том, что это была не ваша пьеса.

— В каком смысле?

— Тот отрывок, который вам удалось прочесть в разгаре объятий, — он не из вашей пьесы. Да-да, можете убрать с лица ваш тонкогубый скепсис. Я приостановил работу над вашей пьесой — в первую очередь мы будем ставить… нечто совсем другое. И, увы, вышедшее не из-под вашего пера.

— Правда?! — раздалось из угла.

Лариса Петровна, сидевшая до этого момента почти неподвижно, привстала, уставилась на Салевича глазами, сиявшими послушно-счастливыми слезами, и вдруг кинулась целовать его, выкрикивая что-то бестолково-ликующее:

— Я знала! Наконец-то! Какой вы умница! Какой тонкий! Слава тебе, господи — отмучилась!

— Перестаньте! — отбивался Салевич. — Как вам не совестно. Можно сказать, у открытого гроба. Вы же еще не знаете. Может быть, новое для вас еще хуже.

— Ничего не может быть хуже. Главное, чтобы не его — понимаете? — г Лариса Петровна ткнула пальцем в сторону Всеволода. — Я чувствовала, чувствовала, что к этому идет. И вот — свершилось. Ах, в новом я готова играть лифтершу без слов, комнатную собачку, швейную машинку, стенные часы. А то, чем мы сегодня занимались? Эта акробатика с пистолетом — для того, да? Можно, я буду в следующий раз в брюках? Если Рудаков… Ладно, молчу, молчу.

И, напевая это «молчу-молчу» на все лады и вертя сумочку за ремешок, она вприпрыжку понеслась к выходу, но в дверях еще обернулась и исполнила небольшую импровизацию:

— Вы (Салевичу). Не можете (Всеволоду). Себе представить (Сереже). (Всем) Как я счастлива.

После ее исчезновения Салевич некоторое время молчал, словно нежась в тепле своего курточного огня, потом повернулся к Всеволоду и ска? зал в интонациях, должно быть, значившихся у него под «умеренная сердечность»:

— Не обращайте внимания. Актрисы все сумасшедшие, а способные вдвойне. Плюньте. Ваша пьеса все-таки очень мила, я продолжаю это утверждать. Но не для меня. Я портил ее отсебятиной? — возможно, но лишь потому, что пытался внести в нее то, что нужно. Нужно мне. И если бы не наткнулся на записки этого… Впрочем, зачем вам знать фамилию автора. Назовем его, скажем, Карпинский.

— Так это даже не пьеса?

— Отнюдь. Мемуары, беглые впечатления, случайные мысли, зарисовки очевидца. Но очевидца каких событий! Конечно, многим кускам нужно будет все же придать чисто драматургическую форму. Кстати, я очень надеялся в этом деле на вашу помощь. Вы умеете построить диалог, нарисовать характер — говорю это вовсе не в утешение. Опыт инсценировки был бы вам очень кстати. Так как же? Да или нет?

Всеволод поднял голову, тоскливым взглядом окинул Салевича, потом себя самого в треснутом зеркале.

— Да на черта вам нужен хороший диалог, — протянул он, осторожно поглаживая череп. — Вон вы как монологом владеете — и довольно. Шпарьте пьесу из одних монологов.

— Ага — «шпарьте». Видите, у меня даже слова такого нет в запасе. Нет, честно, — я чувствую, что без вас мой Карпинский просто не состоится.

— Да подите вы с вашим Карпинским знаете куда.

Он встал и поплелся к выходу. В дверях заметил, что забыл портфель, вернулся и, нагнувшись за ним, вдруг сказал, зыркнув на Салевича с открытой злостью:

— Ну и выжимала вы. Ну и выжига.

— Только не связывайтесь с Горбанюком, — закричал ему вслед Салевич. — Не делайте такой глупости.

Захлопнувшаяся дверь словно оборвала ниточку, на которой он был подвешен в течение всей сцены. Высоко поднятые брови упали на место, ноги мягко согнулись в коленях, курточка запахнулась, спрятав свое адское пламя до следующего раза.

— Ерунда. Вернется, — сказал он негромко сам себе. — Куда ему деваться.

Потом встал, подошел к провисшему тросику и мечтательно провел по нему пальцем.

— Ну, что? — подмигнул он Сереже. — Кажется, начинает получаться? Что-то уже вытанцовывается?