Зовущие корни - [26]

Михайлов позвонил командиру полка, поблагодарил за вертолет, пригласил в гости к себе. Полковник пояснил, что приказал машины сопроводить, их на дороге снова нагнали, пилоты подлетели поближе, кулак показали. Те остановились и в кювет повыпрыгивали, в штаны наверняка наклали. Михайлов смеялся долго, снова благодарил и приглашал в гости.

Деревенские не расходились, собрались кучкой, обсуждая увиденное. О Пономаре слышали и ничего хорошего не ждали, но откуда вертолет взялся? Не просто мимо летел, а остановился, повисел немного и улетел. Не гражданский вертолет — военный… К Михайлову прилетал — зачем? Видели, как он пилотам рукой махал.

Борис понимал, что без объяснений не обойтись, иначе всяких версий на придумывают, сам черт не разберет. Вышел на улицу, присел на скамейку, закурил. Мужики подтянулись постепенно, усаживались рядышком — кто на лавку, кто на корточки напротив. Доставали сигареты, закуривали. Бабы обступили их полукольцом, желая знать информацию не от третьих лиц.

— Пономарь приезжал, — начал Борис, — наверняка знаете его, — деревенские закивали в ответ, — предлагает пушнину ему сдавать за полцены прямо в Михайловке после сезона. Я не согласился, договорились за ту же цену, что и в районе, минус за бензин на всех поровну. По-моему правильно, нечего нас обдирать и пользоваться тем, что сложно в райцентр добраться.

— Правильно, правильно, — послышались голоса.

Михайлов помолчал немного, видя, что народ не расходится, ждет пояснений дальше. Улыбнулся.

— Вертолет… товарищ у меня служит в соседней воинской части, в гости прилетал. Но увидел машины и не стал садиться, понял, что занят я, позже приедет — на машине или на вертолете снова.

Борис пожал плечами. Сельчане узнали основное, потихоньку расходились. Мужики хвалили — с пушниной хорошо выходило. Не надо никуда ездить.

4

Лето перевалило зенит, но деньки еще стояли теплые. Днем температура достигала на солнце тридцати пяти градусов, а ночью опускалась до пятнадцати, не ниже. Обычная погода для резко-континентального климата восточной Сибири.

Деревня жила своим чередом и изменялась внутренним настроением. Уже по-другому относились люди к Михайлову. Правильно иногда говорят — сделай добро и тебе станут платить неблагодарностью.

Назар последние дни ходил мрачный, как туча. Все время мастерил чего-то — забор поправил, сарай подновил, доски на крыше поменял сгнившие. Марья радовалась, что муж за ум взялся, и беспокоилась одновременно. Ходит букой, молчит. Спросишь, чего — отмахнется и пойдет чего-нибудь стучать, доски где подправит или ворота солидолом смажет, чтоб не скрипели.

Не выдержала, прижала его на веранде, спросила в лоб:

— Чего мрачный такой, Назар, не заболел случайно, а то, может, к Михайлову сходим, посоветуемся?

Его словно прорвало:

— К Михайлову сходим, посоветуемся, — передразнил он жену с раздражительностью, — на какой хрен мне сдался этот Михайлов, чего вы все его хвалите, что он нам хорошего сделал? Ты мне скажи, Марья, может он нам рупь дал или бак на огород сварил, сарай новый поставил или в райцентр свозил за продуктами? Все только себе да Андрюхе, а нам от него пользы ноль. Матвею еще помогает иногда. Вот они и пусть его на руках носят, хоть в голый зад целуют.

Он выплеснул накопленное, сел на лавку, прикуривая сигарету, словно избавился от чего-то навязчивого и дышать стало легче.

Марья, не ожидая от мужа такого поворота, тоже осела на лавку, спросила со страхом:

— Ты чего, Назар, какая муха тебя укусила?

— Муха… Ишь ты, муху сюда приплела, — он сплюнул смачно на землю, — жиреет Бориска, скоро всю деревню на себя пахать заставит, у Кольки трактор забрал, цацу из себя строит — жена у него, видите ли, запах чужой не переносит. Андрюха с Нинкой ходят и ничего — переносит. Матвей заглядывает — тоже переносит, а нам всем от ворот поворот.

Назар достал новую сигарету, прикурил снова. Марья смотрела на него непонимающе — что с мужиком произошло?

— Окстись, Назар, не мели чепуху. Андрей с Ниной родители или ты совсем из ума выжил. Матвея пускают — так Матвей два года Андрюху мясом снабжал, рыбой. Ты бы ведра картошки не дал, черт жадный, а летом ее кулями за огород выбрасываем, остается лишняя, не съедаем, но не дадим.

— Во-о-от, — он поднял вверх палец, — я об этом и говорю — это Андрюха напел Бориске, что я плохой. Андрюха, сукин сын. Теперь нас с тобой в дом не пускают — пахнем мы не по-ихнему.

— Да окстись ты, Назар, — снова повторила Марья, — не только нас, всех просили пока не ходить — токсикоз у Светки, понимать надо.

— Какой еще токсикоз? — удивился Назар, — вас, баб, на соленое тянет да мел пожрать. А она что, собака что ли, запахи нюхать?

— Дурак ты, Назар, у каждой бабы свое. Я-то думала, что-то серьезное, а ты как был всю жизнь жадиной, так и остался. Михайловым завидуешь. Чему завидовать — он с утра до вечера пашет, как лошадь, проблемы наши решает. С огородом решил, с пушниной решил — чего тебе еще? Чтобы он пришел и крышу тебе чинил, а ты бы сидел и самогонку жрал, как при Зинке. Колька, вон, без этой самогонки в поселок каждый день бегает двадцать километров, на работу устроился. Благодаря тебе что ли? А ты сидишь тут, принц хренов, хочешь, чтобы тебе даром все давали? Трактор забрал брошенный и сломанный… тебе кто не давал его забрать? А как его отремонтировали, так и рот разинул.